Приводим более близкий перевод этой оды:
Богам равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко, близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, — уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далёко
Все зашло...
(Там же, стр. 168, 2)
Мы введены в орбиту страсти Сафо. Владыка
ее — Эрос. Желание поражает, и Сафо подсчитывает
удары.
Эта ода — рассказ о битве. При каждом новом на-
падении Эроса Сафо всем своим существом ощущает,
как рушится понемногу та уверенность, которую она
ощущала во всем своем организме (жизненном механиз-
ме). От нее одно за другим ускользают все ощущения,
связывающие ее с миром и дающие чувство уверенности
в жизни,— образы, звуки, ровное биение сердца, прилив
крови к щекам. Она как бы присутствует при последо-
вательном расстройстве действий своих органов, и ей
приходится безумствовать и умирать с каждым из них.
И она умирает с сердцем, которое перестает биться, с
горлом, неспособным издать звук, и вдруг пересохшим
языком; огонь распространяется по жилам, глаза отка-
зываются видеть, в ушах только шум крови, все тело ее
начинает дрожать и приобретает оттенок трупа... Теперь,
после того как она присутствовала при том, как страсть
выводит из с*роя один ее орган за другим, ей остается
умереть самой. Когда завладевшая ею болезнь посте-
пенно покорила все ее существо, она оказывается лицом
к лицу с чистым самосознанием, лишенным своей есте-
ственной опоры. Болезнь овладевает ею. Она — как это
ни парадоксально — проникается сознанием своей смерти
(слова «вот-вот как-будто» сни-мают с утверждения от-
тенок нелепости). Последние стихи гласят:
...и вот-вот как-будто
С жизнью прощусь я...
Нигде искусство Сафо не проявилось более обнажен-
но, чем в этой оде. Нигде ее поэзия не имеет такого
странно физиологического характера. В самом деле —
это факт. В ней приводится лишь точное перечисление
физических признаков желания. В этих стихах почти нет
прилагательных — тех прилагательных, которые в лю-
бовной лирике так хорошо драпируют сентиментальны-
ми складками чисто физическое явление. Здесь одни
существительные и глаголы: поэзия предметов и
событий.
Душе тут почти не отводится места. Тело могло бы
призвать на помощь душу, переложить на нее бремя
своих страданий. Могла ведь Сафо придумать себе ка-
кое-нибудь эмоциональное прибежище от физической
боли — ревность, ненависть или печаль разлуки: мо-
ральная боль могла бы послужить морфием. Обстоя-
тельства благоприятствовали подобному бегству. Один
филолог обнаружил, что причиной возникновения поэмы
послужил отъезд из дома муз подруги, выходившей за-
муж. В первых стихах, очевидно, описан жених, который
сидит рядом с предметом страсти Сафо. Но в поэме нет
явно выраженной грусти расставания. Сафо не вынаши-
вает в своем сердце это нежное чувство. Она не старает-
ся опьянить себя своим горем, чтобы забыть о своей
пытке. Она целиком занята страданием своего тела.
В своей любви она выделила лишь эту ослепляющую и
оглушающую грозу, бушующую у нее в крови...
Сафо нечего скрывать: ее искусство — прямота и
искренность. Оно правдиво. Она не стыдится ни одного
из своих внутренних ощущений. Она говорит: язык и
уши; она говорит: пот и дрожь. Ее искусство переносит
в антиподы приятного: нет ничего приятного в том, что-
бы обливаться потом. Сафо обливается *ютом; она не
стыдится этого, но и не хвастает — она просто конста-
тирует.
Сафо не описывает и предмет своей страсти. Он для
нее недосягаем; нам лишь названы коротко и с безу-
пречной точностью явления, которые вызваны им. К
чему же должно привести представленное здесь дра-
матическое действие? Исход один, и он не оставляет
сомнения: страсть должна полубить того, кем она
овладела.
Перед нами во мраке горит огонь. Поэт зажег его в
центре огромной зоны тьмы. В его искусстве нас ничто
не отвлекает от этого пламени — ни постороннее чувст-
во, ни описание любимого существа — одинокое и всепо-
беждающее пламя горит, выполняя свое дело смерти.
Этот свет, окруженный тьмою,— страсть Сафо.
Историку литературы тут можно прийти в восторг —
он соприкасается с абсолютным началом. Еврипид, Ка-
тулл и Расин говорили о любви языком Сафо. Она не
говорила ничьим языком. Она вся целиком нова.
Тщетно прислушиваться к более древним голосам
любви.
Андромаха говорит Гектору:
Гектор, ты все мне теперь — и отец, и любезная матерь,
Ты и брат мой единственный, ты и супруг мой прекрасный!
(Ил., VI, 429—430)
Парис обращается к Елене:
Ныне почием с тобой и взаимной любви насладимся.
Пламя такое в груди у меня никогда не горело;
Даже в тот счастливый день, как с тобою из Спарты веселой
Я с похищенной бежал на моих кораблях быстролетных,
И на Кранае с тобой сочетался любовью и ложем.
Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный.
(Ил., III, 441-446)
Архилох — к Необуле:
Тенью волосы
На плечи ниспадали ей и на спину...
. . . . . . старик влюбился бы
В ту грудь, в те мирром пахнущие волосы...
(В. Вересаев, Эллинские поэты, стр. 143, 31
и 32)
Мимнерм вспоминает о Нанно: '••
Без золотой Афродиты какая нам жизнь или радость?
1 2 3 4 5 6 7