Общее сознание человечества не заблуждается, личное же сознание в своих
частных исканиях непременно заблуждается каждый раз, когда оно своевольно
отвернется от личности. Есть какая-то нормальная деятельность сознания, --
ее трудно изобразить словами, но каждый человек ее предчувствует. Это в
высшем смысле слова эгоцентризм сознания, сам по себе бессознательный, --
какое-то неописуемое взаимодействие сознания и чувственной личности, их
непрерывная борьба и минутное уравновешение, в глубине -- гармонический рост
всего человека, снаружи, может быть, ряд потрясений. Тогда мысль не бродит
впустую: она жадно всматривается в эту бездну личности -- собственной
личности! -- и, открывая ее основные антиномии, мучительно и страстно ищет
разрешить их согласно с познанной ею истиной, и истину она принимает в себя
не всю без разбора, а только ту, которая ей нужна для этой личной работы, но
зато уже и всю принятую истину она использует без остатка, так что истина
вся идет на рост организма, а не остается до смерти ненужным богатством,
вроде того запаса пищи, которым птица-баба набивает свой мешок. Это, -- не
личное, что решает здесь мысль: это в личной ипостаси реально преображается
всемирная плоть, ибо эта плоть едина во всем и всякое существенное изменение
в атоме есть бесповоротный акт космический.
Нужны ли примеры? Но вот два героических образчика. Джон
Бениан[32], бедный и грубый лудильщик старых котлов, среди своей
темной жизни (он жил в глухом английском местечке, в XVII веке) внезапно был
объят необычайной скорбью. Он с детства знал ту простую евангельскую истину,
которую знаем и мы все, -- и вдруг она ожила в нем. И вот началась борьба
между сверхиндивидуальной истиной и индивидуальной волей. Внутренний голос
неотступно спрашивал: хочешь ли ты отринуть грех или остаться с ним и
погубить свою душу? Два с половиною года продолжалось это мученье. "Однажды,
-- рассказывает Бениан, -- я пошел в соседний город, сел на улице на скамью
и погрузился в глубокое раздумье о той мерзости, в которую погрузила меня
моя греховность. И после долгого размышления я поднял голову, и мне
казалось, что я вижу, как солнце отказывается поделиться со мной светом и
как даже черепицы на крышах сговариваются против меня. Они гнушались мною, и
я не смел оставаться рядом, так как согрешил против Спасителя. О, насколько
счастливее меня была всякая тварь! Для меня одного не было спасения!"
Бениан победил и воскрес для новой жизни. Двести лет спустя
Карлейль[33] в другой плоскости пережил ту же борьбу. Его дух был
долго скован чувственным страхом, который знают столь многие. Карлейль в
"Sartor Resartus"[34] рассказывает, как совершилась в нем победа:
"Но тут вдруг возникла во мне Мысль, и я спросил себя: "Чего ты боишься?
Ради чего, подобно какому-нибудь трусу, ты постоянно тоскуешь и плачешь, от
всех скрываешься и дрожишь? Презренное двуногое! Чему равняется итог худшего
из, того, что перед тобой открыто? Смерти? Хорошо, Смерти, скажи также --
мукам Тофета и всему, что Диавол и Человек станет, захочет или сможет
сделать против тебя. Разве у тебя нет мужества? Разве ты не можешь вытерпеть
что бы то ни было и, как Дитя свободы, хотя и изгнанное, растоптать самый
Тофет под твоими ногами, покуда он сжигает тебя? Итак, пусть идет! Я его
встречу презрением". И когда я так думал, по всей душе моей пробежал как бы
поток огня, и я навсегда стряхнул с себя низкий Страх. Я был силен неведомой
силой; я был дух, даже бог. С этой минуты и навсегда характер моего
несчастия был изменен: теперь уже это был не Страх и не хныкающее Горе, но
Негодование и суровое Презрение с огненными очами".
Я выбрал эти два ярких примера, чтобы наглядно показать органическую
работу сознания, когда оно не уходит вдаль, чтобы витать в необозримых
пространствах, а устремляется внутрь личности и реально перестраивает волю.
И у Бениана, и у Карлейля душевная борьба приняла характер катаклизма, в
этом смысле они -- исключение. Обычная работа сознания несравненно менее
бурна, но правильной, т. е. органической, она будет только тогда, когда ей
присущ тот же характер личного дела, самосознания личности, как и в двух
приведенных примерах.
Каждый человек рождается готовым и единственным, с определенной, нигде
более в мире не повторяющейся психо-физической организацией. В каждой живой
особи есть чувственно-волевое ядро, как бы центральное правительство,
которое из таинственной глубины высылает свои решения и действует с
непогрешимой целесообразностью. Каждое такое ядро, т. е. каждая
индивидуальная воля -- unicum[35] в мире, все равно, возьмем ли
мы человека или лягушку; и, сообразно с этим, нет ничего более
своеобразного, как мироотношение каждого живого существа. Все, что живет,
живет индивидуально, т. е. по особенному в каждом существе и абсолютно
цельному плану. Но человеку, кроме этой стихийной воли, присуще
самосознание, и потому стать человеком значит сознать своеобразие своей
личности и разумно определить свое отношение к миру. Как только пробуждается
сознание и пред ним начинает развертываться многосложная жизнь, все силы
духа, если он не искалечен, инстинктивно сосредоточиваются на стремлении
осмыслить действительность, просто потому, что для раскрывшегося сознания
нестерпимо созерцать хаос, что оно должно искать единства в мире, которое
есть не что иное, как единство собственной личности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80