Аблязов проявил чудеса трудоспособности, и к моменту устроенного Иваном взрыва это, не совершившееся еще событие, было уже описано, словно глазами очевидца, и прокомментировано в национал-патриотическом духе.
Идея «поволжского сепаратизма», прямых призывов к которому нигде у Аблязова не звучало, была, тем не менее, умело вписана в текст комментария с большим к ней сочувствием. Прочитав статьи, подготовленные Аблязовым для «Эха», вы уже не могли бы отделаться от мысли, что взрыв устроен какими-то поволжскими экстремистами, мечтающими о собственном государстве. Как это ни смешно, никому в современной России не казалась дикой или, хотя бы, странной идея доведенного до абсурда национального суверенитета. Если уж некоторые областные территории претендовали на полную государственную самостоятельность, на отделение от России, то в республиках удивление вызывало бы скорее отсутствие националистической сепаратистской идеи.
Поэтому провокационно-пропагандистские эскапады Ивана Русакова ложились на благодатную почву российской политической всеядности. Любая, самая безумная политическая идея находила в России не только поддержку, но даже – благодатную почву.
И среди прочих – и та, согласно которой силовые государственные структуры всегда стремятся к захвату власти, всегда неразборчивы в средствах, всегда жестоки и беспринципны. Поэтому очень естественна оказалась мысль о том, что на стремления экстремистов к отделению от России силовики должны ответить тем же самым террором, чтобы сохранить прежнее государство. Террор, как проявление инстинкта самосохранения. Не открытый полицейский террор, а подпольная, подводная, теневая деятельность, направленная на создание угрозы самому существованию территории, претендующей на самостоятельность.
Недаром же долгое время умы российских обывателей занимала уверенность в том, что секретные российские службы располагают техническими возможностями, позволяющими им искусственно вызывать землетрясения, ураганы, смерчи, цунами, засухи и прочие стихийные бедствия. Средний российский житель верил в это непоколебимо, не обращая внимание на слабые возражения со стороны разума и здравого смысла. Эта идея родилась сама собой, в недрах российских представлений о жизни и государстве.
Если же россиянин узнает о чем-то из газеты, то верит в это так, словно видел собственными глазами. Ухмыляется скептически, приговаривая: «Все врут календари...», вздыхает огорченно: «Дурят нашего брата, ох дурят...», а сам, втайне ото всех, продолжает верить в самые дикие небылицы. А уж в то, что огромный лесной пожар в самом центре России разожгли тайные российские спецслужбы, не поверил бы только самый последний идиот. На это и рассчитывал Крестный, когда задумывал свою комбинацию. На ложь, которую в России всегда принимают за правду. Потому, что знают – если глубоко копать, на найдешь границу, которая отличает друг от друга правду и ложь.
Когда Никитин устроил «разборку» со своими заместителями, пытаясь выяснить, что же это за «лицо, пожелавшее остаться неизвестным», Москва пребывала в состоянии легкого ажиотажа. Особенное усердие проявляли политические партии и группы. Мгновенно переварив услышанное и прочитанное, каждая из них сразу же принялась эксплуатировать новость в своих политических интересах. Характерно, что силовиков не защищал никто. Все требовали создания комиссий по расследованию их деятельности, снятия руководства и замену его на представителя своей партии. Сразу же появились и требования об отставке Президента, но в этом-то как раз ничего необычного не было, такой лозунг появлялся всегда, что бы в России ни случалось.
Оппозиционные партии организовали пикеты на Лубянской площади и у Белого дома, требуя очень много, но не конкретно. Люди с суровыми лицами держали транспаранты с лозунгами: «У нас достаточно силы, чтобы навести порядок!», «Бандитов в мундирах – под суд!», «Кто не с нами – тот против России!», «Россия должна принадлежать русским!», «Ельцин должен уйти!», «Не дадим распродать Россию!» и тому подобной пропагандистской ерундой.
Крестный потолкался в местах скопления народа, послушал разговоры. Без особой истерики, деловито обсуждались варианты возможного развития событий. Большинство мнений склонялось к тому, что «Казань воду мутит», что «наши-то правильно им лес подожгли», что «теперь жди, что татары еще чего-нибудь взорвут». Народ был склонен к драке, кулаки уже почесывались. Крестного такое настроение устраивало. «Татары, говорите? – посмеивался он про себя. – Татары обязательно чего-нибудь взорвут. И очень скоро. И мне известно даже – где...»
Проправительственные газеты призывали проявлять сдержанность и не раздувать межнациональной истерии. Но ничего вразумительного о причинах событий в Поволжье сказать не могли. Их жалкий лепет о случайном стечении обстоятельств вызывал недоверие и лишь подогревал обстановку. Генерал Никитин провел брифинг, на котором изложил свою версию событий, очень близкую к действительности, но поскольку не мог убедительно мотивировать действия террориста-поджигателя, сочувствия не вызвал, а только подвергся перекрестному допросу со стороны журналистов. Крестный посмеивался над своим бывшим соратником. Он всегда считал Никитина очень хорошим исполнителем-оперативником, но совершенно никудышним аналитиком.
Следующий ход был за Иваном, Крестный спокойно и терпеливо ждал от него знака. Знака, который услышит вся Россия. И от которого вздрогнет.
У Крестного была еще одна проблема, решить которую нужно было до возвращения Ивана в Москву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63