Рядом с этой женщиной он забыл о смерти и, поняв это сейчас, впервые после Чечни испугался. Испугался, что не узнает свою смерть, когда она придет, чтобы увидеться с ним еще раз. Иван понял, что он не хочет умереть, можно даже сказать – он боится умереть.
Ему опять стало нехорошо – от этой мысли. Он без малейшего колебания вступил бы сейчас в бой с любым противником, и победил быв его с прежней уверенностью, не задумываясь – зачем это ему нужно. Противник должен быть побежден только потому уже, что он – противник, что он хочет победить тебя, забрать твою жизнь. Но забрать жизнь Ивана имела право только Смерть, с которой у него были свои очень личные отношения. Смерть была почти существом из плоти и крови, существом, которое питалось человеческими жизнями и которое Иван кормил ими регулярно, считая это не только своей обязанностью, но почти – священным долгом. А чтобы подойти к нему близко, кормить из рук, нужно было не иметь страха перед ним. И Иван не боялся умереть, он верил, что смерть сама определит момент, когда забрать его к себе. А сегодня – впервые испугался...
Иван с удивлением прислушивался к себе, лежа на широких сосновых досках и покачиваясь вместе с вагоном на стыках рельс.
«Чего же я боюсь? – думал он, и этот вопрос казался ему самым важным сейчас, важнее самого Задания, которое он выполнял. – Почему я боюсь?»
Он вспомнил, как Надя упала после того как он поцеловал ее в лоб – на правый бок, подвернув под себя правую руку. Казалось, она потеряла сознание, но глаза ее были открыты и она смотрела на Ивана удивительно спокойным и ясным взглядом, принимая его решение, не ропща и не возражая – раз он сказал, что ему надо идти, значит... Значит она будет ждать его. Только вот ноги, почему-то, подкосились, и не хватало сил поднять руку, вообще – пошевелиться. Надя безусловно верила в его слова. Конечно, он вернется – он сказал, что вернется. Но от того, что она в это верила, не было никакой радости, только хотелось плакать, зарыться куда-нибудь с головой, спрятаться, скрыться и застыть там в бесконечном ожидании.
Надя знала, что он вернется. Но ее сознание черной пеленой заливала мысль о том, что она его больше не увидит. Никогда...
Иван мучался, пытаясь осознать свой непонятный страх, и что-то вроде ответа туманно плавало в его голове, не входя до конца в сознание и дразня своей близостью. Но Иван всячески отталкивал этот приближающийся к нем у ответ на свой вопрос, уворачивался от него и искал объяснения в трусости, в усталости, в болезни, слабости, в собственной ничтожности, наконец... Пока не понял – он постоянно убегает от прямого ответа, который все объясняет, но объяснение это не приносит облегчения.
Он даже открыл глаза и рывком сел на досках, схватившись за свои ноги, чтобы сохранить равновесие. Ответ встал перед ним со всей неожиданностью горного хребта, в первые отроги которого упираешься как в стену, хотя перед этим он неделю маячил у тебя перед глазами на горизонте, с каждым днем увеличиваясь по мере приближения к нему.
Он, Иван Марьев, – «Отмороженный», «Гладиатор», «Чеченский Волк» – боялся умереть, и никогда больше не увидеть женщину по имени Надежда...
И еще одно чувство всплывало изнутри Ивана, сопровождая чувство страха, находясь с ним в какой-то непонятной, но тревожной неразрывной связи. Чувство недоверия к Крестному...
До самого Алатыря Иван ни одной минуты не провел уже спокойно. Ему просто на месте не сиделось, состав, казалось, еле ползет, время не движется. Он то и дело смотрел на часы, и с удивлением обнаруживал каждый раз, что прошло не больше пяти минут.
То он начинал отчетливо слышать, как стук колес становится все реже и реже. Он был уверен, что состав останавливается. Иван выглядывал из своего укрытия и с удивлением отмечал, что деревья вдоль железнодорожного полотна проносятся мимо все с той же ничуть не уменьшившейся скоростью. Он опять сползал на свои доски и, уткнувшись в них лицом, пытался отвлечься от раздиравшего его грудь и голову ощущения раздвоенности, раздробленности. Он чувствовал труднопреодолимую потребность быть рядом с Надей, прижимать к себе ее тело и погружаться в ставшее привычным уже для него чувство покоя и безопасности. В то же время, он стремился вперед, он как бы бежал впереди состава, торопя время, торопя тепловоз, он спешил выполнить то, что ему поручили, то, о чем ему говорил Крестный.
Сам Крестный был еще одним центром притяжения для Ивана, который впервые почувствовал, что этот человек имеет над ним какую-то власть. И это было настолько неожиданно, что просто выбивало из равновесия, необходимого для нормальной работы. Иван признавал после Чечни только одну власть над собой – свою собственную. Да, он выполнял для Крестного какие-то поручения, он убивал людей, которых называл ему Крестный, получал от него за это деньги, но всегда Иван сам принимал решение – соглашаться ему на очередное предложение Крестного или нет.
Правда, если быть честным перед самим собой, – Иван ни разу не отказался от того, что предлагал Крестный... Но тогда было ощущение независимости от Крестного и ото всего остального мира. А сейчас Иван ясно осознавал, что не может просто так, легко освободиться от Крестного, проститься с ним, как он всегда прощался с людьми – молча, не говоря ни слова, уйти и больше не появляться в их поле зрения никогда. Он не мог покинуть Крестного, так же, как не мог покинуть и Надю.
Иван вдруг с ужасом для себя понял, что в его жизни появились два близких человека – женщина, по имени Надя, и старик, к которому он относился как к любимому и ненавистному отцу – Крестный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63