Я уже шел выше крыш домов, а выше уже
ничего не было. Вот тут-то мне и стало жутко.
А упаду ли я если перестану идти? Я шел вдоль тротуара и попробовал остан
овиться Ч пошел на посадку. Остались последние два метра до земли, но я ни
как не снижался. Не снижался, не снижался...
И вдруг упал, упал на асфальт...
Я лежал посреди огромного шоссе, вокруг, по обеим сторонам, проносились и
номарки, гремели фургоны, скрипели баянами набитые автобусы. Я лежал поч
ти что в природном одеянии под палящим солнцем на раскаленном асфальте о
живленной городской магистрали среди белого дня...

Зазвенел будильник, норовя упасть со стола и побрякивая в затухающем т
емпе, ехал он к окну. Ехал, ехал, свалился и, ударившись о паркет замолчал. Ми
нутки две я еще мог поспать, но вскоре начали подходить и говорить “встав
ай!”. Наконец я не выдержал и открыл глаза: из окна холодным ветром со снег
ом завывал новый день, светил, неизвестно откуда взявшийся свет фонарей,
акомпонимировала всему этому сигнализация чьей-то машины. Ну уж очень н
е хотелось мне идти туда, где меня совсем не ждут, где не заметят ни моего п
рисутствия, ни моего отсутствия Ч в школу, к занятым друзьям, к наглой рож
е В.А., к холодной парте, вместо нагретой мягкой подушки.
Тем не менее оставалось десять минут до выхода и я вскочил. Немного круж
илась голова, хотелось пить и спать. Я, сам не замечая того, уже надевал бот
инки, забинтовывая изорванные шнурки. Причесываясь с закрытыми глазами,
поправлял я бабочку, одновременно раздражаясь количеством складок на п
иджаке (еще вчера глаженом).
Спектакль продолжается. Дядя клоун заболел, но “Режиссер с удивленным
лицом, снимающий фильмы с печальным концом” еще здесь. Со щек осыпался гр
им, потерялся смешной красный носик на резиночке, и зрители, окончательн
о напившись в буфете, хотят спать. Но не надо смотреть в зал, смотри лучше н
а декорации и спокойно играй свою истерику. Гордость или стыд будешь исп
ытывать только ты.
Опаздывая на семь минут, я вышел из дома. По главному жизненному закону л
ифт не ехал минуты две, а, опускаясь вниз, останавливался через этаж.

VI
Последний ход
Я молча без стука вошел в класс. “Опозда
л минут на пять” Ч подумал я. Похмельные заспанные лица... Напротив сидел
М.Д. , теребя свой немытый хвостик волос. На улице было еще темно. Нас освеща
ли ртутные лампы дневного света, и в связи с этим цвет кожи у всех присутст
вующих отдавал мертвечиной.
За последней партой сидел СЭР, как всегда при параде, и периодически ком
ментировал речь учителя, дополняя ее всяческими умничествами. М.Д. непон
имающе растеряно озирался при том старательно ковыряясь в носу. Я опять
почувствовал себя лежащим посреди шоссе, и все мои силы были направленны
на борьбу со сном. Это было похоже на бег от морской волны: то захлестнет т
ебя с ног до головы, то выбросит на берег, а очнешься Ч опять по новой.
На горизонте показался розово-фиолетовый жгутик рассвета, больше похо
жий на закат, так и светил он сквозь полиэтиленовое небо. Все начали чего-т
о писать. СЭР громко сказал “Извините!”, встал и вышел... Вернее не вышел, а у
шел, и ушел далеко, если даже не сказать уехал. Ехал он к Л.К. Он знал, что ее не
т дома, он даже плохо помнил адрес, но она могла уже прийти к его приезду, а е
сли даже и нет, то все равно его злая шутка бы удалась. Она не могла не получ
иться, ведь это последнее, что ему осталось. И поэтому он это делать переду
мал. СЭР хотел оставить за собой этот последний ход.
“Предательство! Ненавижу предательство!” Ч шевеля губами думал СЭР Ч
“Это есть самое гнусное преступление против жизни” Как можно ненавидет
ь Ч он знал, но как можно предавать? Вот они Ч ходячие трупы!
Она родилась с сильным сердцем и чистой душой, и вот Ч ее научили, вылеч
или, опустили занавес. Браво!.. А что потом? Потом Ч привилегированный кре
млевский колледж, потом Ч работа в кремле по маминой рекомендации, пото
м Ч богатый муж, такие же как она, несчастные дети, а под конец Ч унизител
ьная старость, смертельное одиночество и + ежедневное ощуще
ние, что кто-то ждет твоей смерти (что от части правда). Ну прямо Ч без пяти
смерть. Разве ты этого ждешь?!
Нет, это уже не равнодушие и, тем более, не ненависть, а самое настоящее
самопредательство .
А что такое преданность, верность? Нет, слова не те. Что-то в этом закрепощ
ающее несвободное, какой-то покорно рабский фанатизм, некое желание подч
иняться.
Я заберусь на самое высокое здание на проспекте Мира и, гордо смотря в не
беса и заглушая рев машин, прокричу: “Друзья-сестрички, вы несвободны, рас
крепощайтесь!” “Раскрепощайтесь?” Ч не значит ли это, что нужно покинут
ь крепость Ч столь надежное и привычное убежище, обеспечивая нам мораль
ный, а порой и физический покой? Или... Для каждой крепости Ч свои стены.
А, тем временем Друзья-сестрички вызовут пожарников. Те в свою очередь п
роедут сквозь толпу ошеломленного люда, периодически покручивающего п
альцем у виска и обменивающегося между собой мнениями по этому поводу, и
протянут могучую пожарную лестницу, (если таковая достанет до карниза) ч
то бы снять меня Ч сумасшедшего с крыши. И это Ч как минимум. Хорошо если
мне сразу не завяжут рукава заботливо вызванные бдительными прохожими
санитары.
Да, нет, конечно, я никуда не полезу и ничего не буду кричать. Потому что я
боюсь, стесняюсь, я неподходяще одет и мало ел с утра... Вот она Ч несвобода
!

VII
Анестезия
Поздно под вечер возвращался я домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16