«наступило успокоение, и им вп
ервые удалось достигнуть какого-то и с кем-то соглашения и в первый раз в
здохнуть свободно, и что такое событие было ими отпраздновано даже пушеч
ными выстрелами из крепости», В этот же поздний вечер был решен и наш неме
дленный отъезд в ставку, так как государь решил до своего возвращения в Ц
арское Село проститься с войсками, о чем и объявил Гучкову и Шульгину на и
х почтительно озабоченный вопрос о дальнейших намерениях его величест
ва. Члены думы заявили при этом, что временное правительство примет все в
озможные меры, для безопасного следования его величества в ставку и в Ца
рское Село. Кажется, для охраны пути императорского поезда предполагало
сь еще днем вызвать некоторые железнодорожные батальоны.
Вспоминаю, что несмотря на все безразличие, охватившее меня, я мог еще в та
йниках души радоваться этому намерению государя «проститься с войскам
и». Я еще мог надеяться, что появление государя среди войск или даже слова
его прощального приказа могут произвести такое сильное впечатление на
хорошую солдатскую и офицерскую массу, что она сумеет убедить своего вож
дя и царя отказаться от рокового для всей страны решения…
Я еле держался на ногах, не от физической, но от нерв ной усталости., Я силил
ся заснуть и не мог. Начались те долгие бессонные ночи в поезде и в ставке,
мучения кото рых знает только тот, кто имел ужас когда-либо их испытать, и
о которых боишься даже вспоминать.
Днем становилось все-таки как будто легче. Мелочи жизни, хотя и не наполня
ли объявшей меня мучительной пустоты, но заставляли бодриться на виду у
других и отвлекали внимание от самого себя.
Но все же это главное Ц обстоятельства, вызвавшие столь внезапный уход
государя, не переставали и тогда мучительно волновать мои мысли.
За этот уход я не мог упрекать его так сильно, как упрекали его, быть может,
другие, не менее меня преданные ему и родине люди. Я его слишком любил как
человека, чтобы не силиться найти в его человеческой природе объяснений
такому решению, быть может и не подходившему для царя всей России. Но пони
мая наболевшим сердцем всю горечь волновавших его чувств, я до сих пор не
понимаю из них одного: почему, судя по телеграмме его к матери, он считал с
ебя таким одиноким и покинутым, когда не мог не чувствовать, что тут же, ря
дом с ним, под одной кровлей вагона, бились любящие сердца, не менее, чем он,
страдавшие одинаковыми переживаниями и за него и за родину.
Его замкнутая, скромная до застенчивости, благородная натура привыкла с
раннего детства переживать сама с собою свои страдания и свои обиды, не о
тдавая их для сочувствия Другим, даже самым близким людям.
Кто знает Ц думалось тогда мне Ц быть может эти характерные черты, доне
сенные с детства до зрелых годов, и сказались, хотя отчасти, на невольной п
отребности отречься Ц уйти надолго совсем «в другую комнату», как это к
огда-то бывало в ранних днях его жизни, от несправедливо его обидевших, но
любимых им русских людей, чтобы не продолжать ссору и не мешать им «играт
ь в правительство».
И мне казалось, я был тогда даже убежден, что решение возникло у государя у
же раньше, еще до получения телеграмм главнокомандующих и настояний Руз
ского. Оно вероятно мелькнуло в его мыслях впервые, еще во вторник 28 февра
ля поздним вечером, когда его осмелились непро-пустить в Царское, а потре
бовали препровождения в Петроград, и начало укрепляться в мучительную н
очь с 1 марта на 2, когда утром меня так поразил его измученный вид. Это Решен
ие было принято им, как всегда, единолично, в борьбе с самим с собою, и посвя
щать в свою душевную Драму других, даже близких, он по складу своей застен
чивой, самолюбиво-благородной натуры, вероятно, не только не хотел, но и н
е мог.
Даже более сильные настояния, чем настояния Родзянко, Рузского и других
генералов, мне кажется, никогда не имели бы окончательного успеха, если б
ы они не упали уже на подготовленную им самим почву. Его заставила это сде
лать не созданная лишь потугами немногих обстановка, наперекор которой,
несмотря на войну, он всегда имел возможность и характер пойти и мог расс
читывать на несомненный успех, а нечто высшее, чем даже суровое чувство д
олга государя перед управляемой родиной Ц человеческая любовь к русск
им людям, не разбирая среди них ни друзей, ни врагов.
Зная давно о существовании заговора и, вероятно, часто в мыслях готовясь
к встрече с ним, государь вместе с тем крепко верил и в то, что предательст
во изойдет не от простого народа, «стихийным движением», которого так ис
кусно теперь прикрывались его вожаки.
В предоставленном ему изменою и предательством выборе он предпочел отр
ечься от меньшего Ц от власти, становившейся при том слишком призрачной
, и кто из монархистов мог бы его в этом упрекнуть.
Впоследствии, находясь в далекой Сибири, государь, по свидетельству близ
ких лиц, не переставал волноваться сомнениями, связанными с его отречени
ем. Он не мог не мучиться сознанием, что его уход, вызванный «искренними» н
астояниями «горячо любящих родину» людей, не послужил на пользу, а лишь в
о вред свято им чтимой России.
Быть может, именно эти жестокие нравственные переживания не за себя, а за
родину заставили его, столь всепрощающего, сказать в Екатеринбурге след
ующие слова: «Бог не оставляет меня, он даст мне силы простить всех моих вр
агов, но я не могу победить себя еще в одном: генерала Рузского я простить
не могу».
Известие об отречении, хотя о нем никто громко не говорил, дошло быстро и д
о нашей прислуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101