Помню, каким тяжелым чувством оно сказалось на проводн
ике нашего вагона. В течение этого и всего следующего дня я видел его с утр
а до вечера, неизменно сидящим в одной и той же почти застывшей позе, с гол
овою, низко опущенной на руки. Он никуда не отлучался из своего уголка, при
ходившегося против моего купэ, и совершенно забыл о свои) обязанностях. Е
го видимо и не тянуло, как раньше, к другим, где он мог бы делиться впечатле
ниями или узнавать последние новости. Да и эти другие, судя по лицу моего с
тарика Лукзена, обыкновенно очень общительного, a на этот раз не обмолвив
шегося ни единым словом о том, что произошло, Ц точно также, лишь в самих с
ебе, переживали надвинувшееся на родину несчастие.
Наступило утро 3-го марта. Наш поезд, вышедший в три часа ночи из Пскова, уже
двигался по направлению к Могилеву, в ставку.
Будущего уже не было, дорогое, милое прошлое рухнуло куда-то в пропасть, а
настоящее пока было похоже, своею видимостью, с прежним: жизнь в нашем пое
зде наружно шла своим обычным, размеренным ходом.
Государь и после отречения продолжал сохранять, не только для нас, его лю
бящих, но и для людей посторонних, равнодушных, все то присущее ему величи
е, которое эти последние думали, что можно с него снять. Это и замечалось и
чувствовалось мною как во время остановок на станциях, так и по приезде в
Могилев и во время дальнейшего пребывания в ставке.
Во время этого переезда все лица ближайшей свиты, находившиеся в поезде,
решили сообща записать до малейших подробностей, чуть-ли не по минутам, в
се то, что происходило за эти три дня, и Нарышкин записывал все подробно по
д нашу диктовку, хотел напечатать на пишущей машинке и дать это описание
каждому из нас. Копии телеграмм главнокомандующих мы получили, наш общий
дневник он переписать не успел.
Государь рано утром с дороги послал в Киев телеграмму своей матери, импе
ратрице Марии Федоровне, прося ее приехать на свидание в Могилев, а также
телеграммы в Царское Село Ц ее величеству и в Петроград великому князю
Михаилу Александровичу, уведомлявшую о передаче ему престола.
Телеграмма эта наверно не дошла, так как, судя по воспоминаниям В. Д. Набок
ова, великий князь «очень подчеркивал свою обиду, что брат его «навязал»
ему престол, даже не спросив его согласия».
Насколько помню, судя по рассказам лиц, читавших в ставке эту телеграмму,
она была очень сердечна и была адресована на имя его императорского вели
чества Михаила и в ней были между прочим слова: «прости меня, если огорчил
тебя, и что не успел своевременно предупредить», «останусь навсегда верн
ым и любящим тебя братом». а также и выражение: «последние события вынуди
ли меня бесповоротно решиться на этот крайний шаг».
Около четырех с половиной часов дня, когда поезд стал подходить к какой-т
о станции, скороход предупредил меня, что его величество собирается выйт
и на прогулку. Остановка была недолгая, всего несколько минут. Я вышел на р
ельсы с противоположной стороны от платформы. День был се-Рый, ненастный,
темнело. Была оттепель. Сильная грязь и нагроможденные поленицы дров ост
авляли очень мало Места для прогулки. Государь уже успел спуститься из с
воего вагона и, увидя меня, направился в мою сторону:
«А и вы, Мордвинов, вышли подышать свежим воздухом», как-то особенно добро
и вместе с тем, как мне показалось, необычайно грустно сказал государь и п
родолжал итти вперед. Я пошел рядом с ним. Мы были совершенно одни Ц все м
ои товарищи по свите оставались в вагоне. Ординарец, урядник конвоя, нахо
дился далеко.
Впервые за эти мучительные дни мне явилась неожидан, ная возможность ост
аться на несколько минут с глазу на глаз с государем, олицетворявшим мне
мою родину, с человеком, которого я так любил и за которого теперь так стра
дал…
Я чувствовал его душевное состояние, мне так хотелось его утешить, облег
чить. Так стыдно было перед ним за все совершившееся. Но чем утешить, что с
казать Ц шевелилось напрасно в моем затуманенном, подавленном мозгу: ск
азать про «главное», про напрасное отречение Ц теперь уже поздно, А утеш
ить, но чем же? чем? Ц все с большими му чениями проносилось в моих мыслях…

Государь шел так же молча, задумавшись, уйдя глубоко в себя. Он был такой г
рустный, ему было так «не по себе»…
Я посмотрел на него и вдруг заговорил, почти бессознательно и так глупо и
путанно, что до сих пор краснею, когда вспоминаю эти свои взолнованные «у
спокоения», остав шиеся в наказание у меня в памяти.
Ц Ничего, ваше величество, Ц сказал я, Ц не волнуйтесь очень, ведь вы не
напрашивались на престол, а, наоборот; вашего предка, в такое же подлое вре
мя приходилось долго упрашивать и, только уступая настойчивой воле наро
да, он, к счастью России, согласился нести этот тяжелый крест… нынешняя во
ля народа, говорят, думает иначе… что ж, пускай попробуют, пускай управляю
тся сами, если хотят. Насильно мил не будешь, только что из этого выйдет.
Государь приостановился.
Ц Уж и хороша эта воля народа! Ц вдруг с болью и непередаваемой горечью
вырвалось у него. Чтобы скрыть свое волнение, он отвернулся и быстрее пош
ел вперед. Мы молча сделали еще круг.
Ц Ваше величество Ц начал опять я Ц что же теперь будет, что вы намерен
ы делать?
Ц Я сам еще хорошо не знаю Ц с печальным недоуме нием ответил государь
Ц все так быстро повернулось… на фронт, даже защищать мою родину, мне вря
д ли дадут те перь возможность поехать, о чем я раньше думал. Вероятно буду
жить совершенно частным человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101