Сытину удалось за короткое время восстановить разгромленную типографию. Он опять стал расширять свое книжное дело. Вырастала многомиллионная масса читателей; вырастали ее запросы. И то, что лет десять-двадцать назад печаталось под знаком «народной литературы», становилось уже непригодным чтивом. Деревня требовала умственную книгу и серьезную художественную литографию.
Литератор-искусствовед Виктор Никольский говорил Сытину:
– Пушкиным вы победили лубочного «Гуака». Отлично! Давайте теперь бороться против отравляющей безымянной, безграмотной лубочной картины. Наступила пора нести в народ произведения русских художников. То, что видят москвичи у Третьякова в галерее, с помощью ваших новейших печатных машин распространяйте в народе, прививайте людям вкус к настоящему искусству, к живописи.
Однажды Сытин прочитал «Мать» Горького. Повесть сильно его затронула. Но особенно поразил его крик души одного из героев книги – Рыбина, человека из деревни: «Давай помощь мне! Давай огня! Книг давай, да таких, чтоб человек, прочитав их, покоя себе найти не мог. Ежа ему под череп посадить надо, ежа колючего!..»
Вот чего не хватает в книгах – «ежа колючего». А Сытин в угоду синоду и ради увеличения прибылей вынужден без конца печатать книги духовные, жития разных святых. Шли в народ миллионные тиражи «душеспасительных», и каплей в море среди них были книги общеполезные.
После девятьсот пятого, в годы реакции, как никогда, книжные прилавки были завалены для «умиротворения» душ всякой макулатурой: о загробной жизни, о кончине мира, о едином и верном пути ко спасению, о душеспасительных наставлениях, о молитве, о последней године мира и церкви христовой на земле, о подлинном лике Спасителя, об открытии святых мощей…
Светочи христианства, страсти Христовы, столпники и отшельники, чудеса и благодатные источники, и прочая, прочая муть тучами валилась на русского деревенского читателя.
Николаю Второму и «святейшему» синоду, дабы отвлечь народ от вольнодумства, понадобились «чудеса». Стали гадать, кого бы, где бы принять во святые, объявить нетленными мощи, канонизировать, а придумать «чудеса» и сочинить «житие» желающие найдутся. Большинством голосов в синоде «во святые» был утвержден давно превратившийся в труху старец Серафим Саровский. Сам император с супругой поехали поклониться мощам. В Сарове огромное стечение народа… Но что делать Сытину? Уступить ли доход от издания синоду, или самому невинность соблюсти и большой капитал приобрести?.. Решается на последнее. Все равно ведь книги о «преподобном» независимо от него могут издать другие, и в первую очередь синод. Зачем же лишаться дохода, коль он сам в руки лезет?..
Сытин проявляет изворотливость. И не только меркантильные соображения толкают его на это, но и необходимость «выслужиться» перед власть имущими, в интересах главного дела. И вот за короткий срок он выпускает под разными названиями огромными тиражами шестнадцать книжонок о Серафиме Саровском.
Среди рабочих в типографии на Пятницкой ропот, возмущение:
– Сытин огребает сотни тысяч барыша, а нам ни шиша. У нас концы с концами не сходятся…
И рабочие единодушно и требовательно напомнилихозяину о себе экономической забастовкой. Прекратили работу, вышли во двор типографии митинговать.
– Мы требуем, – заявили представители от рабочих, – двухнедельные отпуска, под праздники кончать работу на час раньше, оплачивать забастовочное время и за забастовки никого не увольнять… Прибавить чернорабочим по пять рублей в месяц, десять процентов прибавить всем печатникам к заработной плате, наборщикам оплачивать за знаки препинания. Хозяину товарищества признать наших уполномоченных, оплачивать им за общественную работу в виде дополнительного заработка за два часа ежедневно. Доверяем защиту наших интересов профсоюзу.
Пришлось товариществу Сытина пойти на уступки. Как бы не было еще хуже…
В своих делах хватаясь то за одно, то за другое, то совершая ошибки, то достигая цели, Сытин изматывался, не находил себе нигде и ни в чем покоя. Таким неуравновешенным, уставшим, издерганным застал его однажды писатель Сергеенко.
– Иван Дмитриевич, что с вами?
– Ничего, так надо, все к черту!.. Жаль, нет Чехова. Будь он жив и если бы сказал: «Иди, Сытин, в монастырь», ушел бы тотчас же. Надо о душе думать, хватит с меня, пусть дело ведут другие – барабошки, мерзавцы, подлецы. Все обман, один обман кругом, пустота и мерзость… Дети взрослые, не пропадут… Одна дорога – в монастырь…
– Съездите в Ясную Поляну, поговорите с мудрецом графом, отведите душу…
– А что он скажет? «Отрекись и не сопротивляйся»? Так это я и сам знаю. Нет, дорогой Сергеенко, не успеваю за временем. Девятьсот пятый год доказал, что люди не только хотят духовной пищи, они просят «ежа под череп». Хотят быть хозяевами, так зачем мы? Близится наш конец, а что дальше? Ничего, кроме спасения души, не вижу… – У Сытина, всегда живого, энергичного, выступили слезы и губы задрожали. – Может, к вам приеду? Где вы живете теперь?
– Около Кускова в деревне Чухлинке снимаю дачу в доме у Гарусова. Приезжайте, выберите день досуга. Есть у меня и авторские дела, да предложить сейчас не смею. Вижу, вы сам не свой… Устали душевно и физически, двойной покой нужен… Берегитесь и не спешите сорваться. За стенами обители вам нечем будет заняться. Такому человеку, как вы, молитва – не спасение. Отдохнули бы да почитали разумных авторов…
– Читаю Горького и Кропоткина, шлиссельбургского узника Морозова читал. Пробовал взять на зубок проповеди Ивана Кронштадтского:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115