Этакую от людей красотищу схоронить – ведь это что? Ах, паразиты! Хорошо это я ночью в лесу тогда дудочку услыхал, объяснил, конечно, лейтенанту – где искать… А кабы не я? Тогда что? Так ведь и сопрела б под землей, за все просто…
– Вот оно, камрад, дело-то какое, – уже спокойно, без злобы, обратился он к милиционеру, – вот чего Авдохин сам, лично, повидал… Фарштайн? А ты, чудак, без путя в драку лезешь… Тебе ежли все мои похождения порассказать – у тебя в голове кружение произойдет!.. Ну, ладно, – сказал Авдохин, решительно подымаясь и шаря в потемках мешок с наловленными раками, – забрехался я тут с вами… Похоже, раки мои перешептались, экая жалость! Как, понимаешь, перешепчутся – от них вкус уже далеко не такой… Ну, спокойной ночи, счастливо караулить. Ни хрена только, ребяты, вы тут не укараулите. Собаку надо, а ее назад отправили…
– На весь район одна, – сказал милиционер. – В Лохмотовские выселки увезли.
– А там что? – поинтересовался Авдохин.
– Сельпо обчистили. Сторожа связали, под крыльцо засунули. Там и нашли старика.
– И на много взяли?
– Подходяще. Тысячи на две, говорят…
– Ат сволочи! – хлопнул руками об штаны Авдохин. – И когда ж, ребяты, этой людской дешевке конец настанет?
И он пошел – несуразный, сутулый, загребая ногами опавшие листья, – все еще под впечатлением своих наполовину выдуманных воспоминаний, которые представлялись ему сейчас чистой, истинной правдой, – пошел умиротворенный, добрый и благородный, как может быть умиротворен, добр и благороден человек, постигший однажды в жизни нечто такое великое, что далеко не всякому из миллионов людей удается постигнуть.
Глава тридцать третья
Алик же сапожник ни в каких Гнилушках ночью не был, спал преспокойно в своей холостяцкой избенке, а когда утром проснулся – увидел, что со стола исчезла початая бутылка водки; потянулся отрезать кусок хлеба – и хлеба нету! Хватился гармошки – и она пропала… Сундучная же крышка откинута, и из сундука кто-то унес синие, с кавалерийским кантом брюки-галифе, которые он берег еще с военного времени и в которых любил пофрантить, покрасоваться, когда выходил поиграть на уличных посиделках.
Глава тридцать четвертая
На Ялтинской набережной, соперничая и противоборствуя, крепко пахло морем и чебуреками. Разбрызгивая кипящее масло, чавкая, вздуваясь волдырями и опадая, они жарились на раскаленных противнях, на виду у шаркающей вдоль парапета толпы курортников, в близком соседстве с заполненными до единого места столиками из разноцветного пластика – в непросыхающих лужицах лимонада и пива, в горках обглоданных виноградных веточек, в смятых, использованных стаканчиках из пропарафиненной бумаги…
Напротив, на другой стороне бухты, у пассажирского мола швартовалась только что пришедшая из Одессы «Россия». Ее громадный, с многоэтажными надстройками корпус был по-лебяжьи бел и отбрасывал от себя такой сильный отсвет, что он легко перелетал немалую ширь бухты и явственно достигал набережной, присоединяясь к ее краскам, усиливая их игру, их южную, праздничную яркость.
Вестибюль новой гостиницы удивил Костю отсутствием обычной очереди истомленных безнадежным ожиданием фигур у окошка администратора, отсутствием капитального, на зеркальном стекле золотыми буквами, объявления: «Свободных мест нет».
– Мест, конечно, нет? – робко, мысленно уже ответив самому себе отрицательно, спросил Костя у администраторши за стойкой – седовласой, затянутой во все узкое дамы, уже один строгий и холодный вид которой на корню убивал всякую надежду.
– А что вы хотели бы?
– Место в гостинице… – еще более робко ответствовал Костя, всем своим существом чувствуя, как наивен и смешон он с этим своим желанием, как нелепо должен сейчас выглядеть со стороны – с дешевеньким своим ободранным чемоданчиком, в помятом, со следами лайвинской глины, костюмчике – перед холодно-бесстрастным, царственным лицом седовласой, подмоложенной косметикой гостиничной жрицы.
– Конкретнее. Место в одиночном номере, в номере на двоих, на троих, в общей комнате?
– Мне все равно. Лишь бы где-нибудь поместиться.
– В номере на двоих вас устроит?
– Конечно! – воскликнул Костя с жаром, однако решительно ничего еще не понимая.
– Заполните бланк, – сказала дама, протягивая Косте зеленый листок. – Паспорт и два рубля тридцать копеек…
Костина рука даже прыгала, а перо не попадало в узкие графы, когда он заполнял «анкету проживающего», отвечая на вопросы – кто он и что он, откуда приехал и с какой целью, куда и зачем выедет потом, холост он или женат, кем, когда, за каким номером выдан ему паспорт и где, когда, на какой срок он прописан – с точным указанием города, улицы, дома и номера квартиры.
«Все-таки научились у нас обслуживать население, –думал он с ликованием в душе от того, как удивительно просто и без всякого труда досталось ему пристанище, с гордостью за достигнутый, наконец, нормальный порядок вещей, преисполненный нежного, благодарного чувства к даме за стойкой, одним лишь движением руки с зеленым листочком анкеты перевернувшей в нем все его привычные, сложенные опытом представления. – В самый еще курортный сезон! В центре города, в двух шагах от моря! И не надо ни министерской брони, ни блата, ни внушительного командировочного удостоверения! Значит, получается у нас, если только по-настоящему взяться! «Хотите – в одиночном номере, хотите – в общем!» И не сказка, не сон… А пример того, как когда-нибудь будет повсюду, куда б ни приехал человек. Номер? Пожалуйста – номер. С ванной? Пожалуйста – с ванной. С телевизором?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195