– подмигнул Максим Петрович.
Марья Федоровна была польщена.
– Книги – это мои друзья, – скромно потупившись, сказала она.
– Да, – продолжал Муратов, блаженно жмурясь от приятного ощущения спокойствия и полноты в желудке. – Да-а… Чтение, безусловно, расширяет кругозор. Всякие примечательные события, знаете ли, истории…
– Так ведь и вы, – живо сказала Марья Федоровна, – такие, бывает, там у себя истории разбираете, что только бы в книгу…
– Не пишут о нас, – вздохнул Муратов. – А работа наша, скажу я вам, Марья Федоровна, серьезная, и не в одних только заключается расследованиях разных, так сказать, темных случаев, но и в воспитательном отношении…
Он крякнул и шевелением пальцев левой руки показал воспитательную роль своей работы.
– Кушайте, пожалуйста, – сказала Марья Федоровна. – Дайте я вам еще лапшевничку положу… Что ж, так и не нашли, кто Извалова убил? – чисто по-женски переведя абстрактные разглагольствования Муратова на конкретную почву, простодушно спросила она.
Кусок лапшевника застрял в горле у Муратова. «Вот бабы! – огорченно подумал он. – Видно, все одним миром мазаны… Вон, поди, и книжки читает, а не может понять…»
– Работаем, – неопределенно буркнул он. – Есть еще кое-какие неясности в деле…
Настроение было испорчено. Отказавшись, несмотря на усердные упрашивания Марьи Федоровны, от стакана молока с яблочным пирогом, Муратов откланялся и ушел.
– И нужно тебе было поминать про это дело? – укоризненно сказал Максим Петрович. – Оно, Машута, у нас вроде бы как чирий на известном месте…
Прихватив коврик, он пошел в сад отдохнуть, полежать под яблоней, вздремнуть часок. Была тихая предвечерняя пора. Нестерпимый зной ослабел, от реки потянуло приятной прохладой. Ясное, уже как будто по-осеннему чуть поблекшее небо, неподвижная, словно вдруг отяжелевшая листва деревьев, ровное, сонное поскрипывание зеленой кобылки в кустах сирени – все манило прилечь, задремать. Но, как ни силился Максим Петрович, как ни старался уснуть – все было напрасно: назойливая мысль сверлила как дрель, от нее было не уйти… Эта мысль была – все то же проклятое нераскрытое дело.
Кто?
Одна за другой в воображении мелькали фигуры следствия – Авдохин, Тоська, перепуганная насмерть бабка Ганя, плачущая Евгения Васильевна, молодые люди с транзисторными приемничками… Боже мой, как оказывалась бедна, бессильна следовательская фантазия! Вот уперся в какой-то жалкий десяток лиц, в крохотный уголок жизни и мечется в нем, как в заколдованном кругу: Авдохин, Тоська… «Ну и что ж! Ну и отлично! – подумал, внезапно раздражаясь, Максим Петрович. – И бог с ней, с фантазией… Пускай себе в романах писатели фантазируют. Да Костя Поперечный. Ему по младости лет простительно, а мы лучше обопремся на реальные факты… Да-да, на факты! А факты что говорят? Факты говорят… Ах, да ничего они, черт бы их побрал, не говорят… В том-то все и дело…»
Нет, сон так и не пришел к Максиму Петровичу. Он вспомнил о нерешенном кроссворде. Требовалось выяснить – что же это за балет у Ц. Пуни?
– На минутку в библиотеку мотнусь, – сказал Щетинин Марье Федоровне. – В энциклопедию надо заглянуть…
– Про композитора Пуни хочешь почитать? – не без ехидства спросила Марья Федоровна.
– Откуда ты знаешь? – остолбенел Максим Петрович.
– Да уж знаю, – улыбнулась Марья Федоровна.
– Нет, серьезно?
– О, господи! Да вон он, «Огонек»-то, что ты давеча принес. Вижу – все решил, только на композиторе споткнулся.
– Ну, ты прямо Шерлок Холмс, – засмеялся Щетинин. – Тебе бы только в угро служить.
– Не хуже бы вашего справилась, – сказала Марья Федоровна.
Районная библиотека помещалась в странном кирпичном здании с высокими стрельчатыми готическими окнами. У входа в нее, в центре круглой клумбы с огненно-алыми каннами, на постаменте из черного мрамора красовалось скульптурное изображение… нет, не А. С. Пушкина, не Н. В. Гоголя или какого другого классика русской литературы, что вполне приличествовало бы данному культурному учреждению, – а великолепного, приподнявшегося на дыбы гривастого жеребца. Дело в том, что здание библиотеки в далекое дореволюционное время было конюшней знаменитых князей Задонских, а изображенная в скульптуре лошадка представляла собою памятник орловскому жеребцу Кораллу, взявшему в 1912 году на всероссийском дерби большой приз.
Внимание Максима Петровича привлек старенький обшарпанный мотоцикл, стоявший у дверей библиотеки.
«Костин драндулет, – пробормотал Максим Петрович. – Интересно, что это там у него в Садовом стряслось, что он прикатил глядя на ночь…»
Попросив у библиотекарши Ангелины Тимофевны тридцать пятый том Большой Советской Энциклопедии, Максим Петрович прошел в читальный зал, где за длинным, покрытым зеленой скатертью столом, вытянув на середину комнаты свои невероятно длинные ноги, сидел в одиночестве Костя Поперечный и читал свежий номер журнала «Наука и жизнь».
– Вот, понимаете, интересно! – здороваясь с Максимом Петровичем, сказал он с таким видом, словно продолжал начатый две минуты назад разговор. – Вы ничего не слыхали про гитлеровских двойников?
– Про гитлеровских двойников? – растерянно переспросил Щетинин. – Нет, не слыхал, а что?
– Да вот, понимаете, пишут, что Гитлер еще в тридцать восьмом году отдал концы, а потом все время вместо него заправлял двойник.
Костя улыбался восхищенно. В нем сохранилось еще много от подростка, от этакого любознательного голенастого юнца – улыбка, неуклюжесть, смешной вихор на макушке.
– М-м… – недоверчиво промычал Максим Петрович. – Двойник… А не утка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195