Так же враз, как оно топало, ворочалось, всплескивало, толкалось о стены, стоногое существо это одновременно с музыкой вдруг оборвало свое шумное буйство, – будто выключили пружину, что создавала внутри клуба все это движение и шум.
Я сослан в себя. Я – Михайловское!
Горят мои сосны, смыкаются… –
услыхал Костя, протискиваясь в дверь клуба, в тесноту разгоряченных тел. Крепкий, свободного дыхания голос раздавался откуда-то из середины зала, из-за всплошную сомкнутых спин.
– Ну, завели шарманку! – недовольно проворчал кто-то сбоку.
Костя поглядел по сторонам: парни, девушки… Кто принаряжен специально для клуба, кто в будничном, рабочем – видно, пойдет отсюда прямо в смену.
Две девчушки на шпильках, вставая на цыпочки, помогая одна другой приподняться повыше, пытались впереди Кости разглядеть того, кто читал стихи. Они были поклонницы чтеца, и, как всем поклонницам, им было важно не то, с чем он выступает, а сам факт, что выступает – он; стихов они не слушали, стихи им были не интересны, им нужно было только видеть предмет их обожания, и они беспрерывно говорили между собою шепотом: «Видишь? Ты вот так смотри, так лучше… Смотри – руку поднял! Ох, а какие у него запонки! А бородка ему, верно, идет? Нелька – дура, небось теперь локти кусает…»
Они первые бешено зааплодировали, когда декламатор умолк, и закричали писклявыми крысиными голосками: «Бис! Бис!»
– Ев-ту-шен-ко! Ев-ту-шен-ко! – скандируя, страшными басами, сложив ладони рупором, рявкнула позади Кости группа парней.
Невидимый Косте декламатор начал читать что-то еще лирическое, тихо-тихо, так, что голоса его не стало слышно вовсе. Парни позади Кости снова требовательно рявкнули:
– Ев-ту-шен-ко!
На них зашикали, оборачиваясь; какой-то парень с красной повязкой на рукаве сделал строгое лицо и погрозил любителям евтушенковских стихов пальцем.
Костя так и не разобрал, что, какие стихи читали в центре зала. Две девчушки впереди него, напряженно встававшие на цыпочки, снова бешено заколотили в ладоши и снова пронзительно, противно завизжали: «Бис! Бис!»
Не дав чтецу насладиться заработанными им аплодисментами, грянула музыка – кларнет, аккордеон и барабан с тарелками. Толпа вокруг Кости немедленно пришла в движение, зашевелилась, мигом образовались пары, и начался, если определять точно, не танец, ибо в тесноте парам невозможно было совершить ни одного танцевального па, а какое-то всеобщее дерганье, раскачивание из стороны в сторону и перебирание ногами на месте под отбиваемый оркестром ритм.
– Вас можно пригласить? – кто-то бесцеремонно, цепко, в уверенности, что отказа не может быть, тронул Костю за руку.
Возле стояла рослая, с высоко поднятой, выдающейся вперед грудью блондинка в узком светлом платье, кончавшемся значительно выше колен. Волосы на ее голове были уложены замысловатою башней. С косметикой она явно перестаралась: лицо выглядело неестественно белым и так же неестественно, грубо синели ее веки, чернели нарисованные брови и ресницы, почти вдвое растянув глазные овалы. Со своей статной фигурой, длинными ногами в капроне, на высоких шпильках, с пышной копной крашеных, увеличенных начесом волос, нарисованным, современного стиля личиком, блондинка при первом, беглом знакомстве могла сойти даже за красавицу. Портили ее только слишком маленький, какой-то кукольный носик и мелкие, редко поставленные зубки. Кроме простой, явной некрасивости в этих ее мелких зубках было еще что-то неприятное, зверушечье, передававшееся всему лицу блондинки и даже всему ее облику.
Костя не успел ответить; блондинка не дала ему времени даже мало-мальски разглядеть себя – сразу же положила ему на плечи руки и, подчиняясь ей, через секунду Костя оказался вовлеченным в толкотню, которая означала танец и которой был захвачен весь зал.
Как ни старался Костя сохранять между собою и своей партнершей хоть какое-то требуемое приличием расстояние, их беспрерывно толкали навстречу друг другу, сжимали с разных сторон, и блондинка то и дело касалась его своей высокой грудью, щекотала ему лицо завитками волос, отбившихся от общей копны; порой их лица сближались настолько, что у Кости возникало опасение измазаться краской ее губ и ресниц.
– Познакомимся? – спросила она с той прямизной, которая возникает от привычки к частым и быстрым знакомствам, от чувства того, что вокруг своя среда, своя сфера, и от немалого уже опыта. – Меня зовут Неля.
«Не та ли это Неля?» – подумал Костя, вспомнив девушек, что громче всех аплодировали чтецу.
– Я вас знаю, вы у Хрюмина работаете, – сказала Неля.
– У кого? – переспросил Костя.
– У Хрюмина. В Управлении жилстроя.
– Вы ошиблись.
– Разве? По-моему, я вас там видела. Или нет… в лаборатории стройматерьялов, на ГРЭС. Впрочем, не помню. Но где-то видела… А вы твистуете?
– Как сказать… – промямлил Костя. – Приходилось немного…
– Ненавижу тех, кто не твистует! – сказала Неля презрительным тоном, кривя бледно-лиловые губы, с родинкою на верхней. – За мной один мальчик волочится, мальчик – ну просто прелесть, влюбиться с ходу можно. Но не твистует – такой идиот, представляете? И даже учиться не хочет. А я, вы знаете, прямо сразу начала, только один раз увидела в кино… Приветик! – сделала она кому-то пальчиками за Костиной спиной. – Это Лёнечка, москвич. С теплоцентрали… Двадцать два года – и представляете – жениться надумал, дурак! А у нее – восемь классов, местная. Представляете, что за пара будет: он – москвич, из Эмтэи, а она – «чо» говорит! И в мыслях у нее, конечно, свой домик, корова…
Музыка наконец оборвалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195