даже вид на окруженное рядом темных елей старое кладбище, куда ведет петляющая дорожка с низкими каменными оградками по бокам. Из западного окна я могу видеть всю гавань до ее дальнего туманного берега и чудесные маленькие парусники, которые так люблю, и большие корабли, уходящие в плавание «к неведомым берегам», — чарующая фраза! В ней такой «простор для воображения»! Из северного окна я могу смотреть в рощу берез и кленов, раскинувшуюся по другую сторону проселочной дороги. Ты знаешь, я всегда боготворила деревья.
Когда в Редмонде в курсе английской литературы мы проходили Теннисона, я всегда грустила вместе с бедной Эноной, оплакивавшей свои утраченные навек сосны Речь идет о стихотворении А. Теннисона «Энона».

.
За рощей и кладбищем протянулась прелестная долина с блестящей красной лентой дороги и рассыпанными вдоль нее белыми домиками. Некоторые долины прелестны, хотя трудно сказать почему. Даже просто смотреть на них — удовольствие. А за долиной — моя голубая гора. Я дала ей название Король Бурь; такова уж моя неодолимая страсть — всему давать романтичные имена.
В моей комнатке я смогу быть в полном одиночестве, когда мне этого захочется. Знаешь, приятно иногда немного побыть одной. Ветры будут моими друзьями… белые зимние ветры… зеленые ветры весны… голубые ветры лета… пурпурные ветры осени… «Бурный ветер, исполняющий слово Его» Библия: Псалтырь, псалом 148, стих 8.

. Какой трепет всегда вызывает у меня этот стих Библии — словно каждый ветер несет мне свое откровение! Я часто завидовала в детстве мальчику, улетевшему на крыльях северного ветра, в той прелестной старой истории, рассказанной Джорджем Макдональдом «На крыльях северного ветра» — стихотворение шотландского поэта Джорджа Макдональда (1824 — 1905).

. Когда-нибудь ночью, Гилберт, я открою окно моей башни и шагну прямо в объятия ветра, и Ребекка Дью никогда не узнает, почему в ту ночь моя постель осталась непримятой.
Надеюсь, что когда мы с тобой, любимейший, найдем наш «дом мечты», вокруг него будут бродить ветры. Интересно, где он, этот неизвестный дом? Буду ли я любить его больше в сиянии луны или на рассвете? Этот дом будущего, где у нас будут любовь, дружба, радостный труд… и несколько забавных приключений, чтобы было над чем посмеяться в старости. Старость! Неужели мы когда-нибудь будем старыми, Гилберт? Это кажется невозможным.
Из левой створки окна в углу моей башни мне видны крыши городка — городка, где мне предстоит прожить по меньшей мере год. Люди, живущие под этими крышами, будут моими друзьями, хотя я еще не знаю их. А может быть, моими врагами. Ведь тех, что сродни Паям, можно найти повсюду и под самыми разными фамилиями, и я прекрасно понимаю, что с Принглями, хочешь не хочешь, придется считаться. Занятия в школе начинаются завтра. Мне предстоит преподавать геометрию! Хотя это, конечно, будет не тяжелее, чем было учить ее. Я лишь молю небо, чтобы среди Принглей не оказалось математических гениев.
Я здесь всего полдня, но чувствую себя так, словно знала вдов и Ребекку Дью всю мою жизнь. Они уже попросили меня называть их тетями, а я их называть меня Аней. Ребекку Дью я назвала «мисс Дью», но лишь один раз.
— Какая мисс? — переспросила она.
— Дью, — ответила я смиренно. — Разве это не ваша фамилия?
— Ну да, моя, да только меня не называют «мисс Дью» так давно, что когда я это услышала, вроде как даже испугалась. Лучше бы и вам, мисс Ширли, больше этого не делать. Я к этому непривычная.
— Хорошо, я запомню, Ребекка… Дью, — сказала я, изо всех сил стараясь опустить это «Дью», но безуспешно.
Миссис Брэддок была совершенно права, говоря, что тетушка Четти чувствительна. Я убедилась в этом за ужином. Тетушка Кейт сказала что-то о «шестидесятишестилетии Четти». Случайно взглянув в этот момент на тетушку Четти, я увидела, что она… нет, не разразилась слезами. Это явно слишком сильное выражение для описания ее поведения. Она просто переполнилась ими. Слезы подступили к ее большим карим глазам и перелились через край, без усилий и без звука.
— Ну, что еще случилось, Четти? — спросила тетушка Кейт довольно сурово.
— Это… это был мой… только шестьдесят пятый день рождения, — пробормотала тетушка Четти.
— Прошу прощения, Шарлотта, — извинилась тетушка Кейт. И снова засияло солнце.
Кот — красивый, крупный «мальтиец», с золотыми глазами, в элегантной дымчато-серой пушистой шубке и безупречно белом белье. Тетушки называют его Василек, так как это его имя, а Ребекка называет его «Этот Кот», так как у нее вызывает негодование как он сам, так и то, что ей приходится каждое утро и каждый вечер давать ему кусочек печенки, счищать старой зубной щеткой его шерсть с кресла в гостиной, куда он любит забираться, и разыскивать его, когда он не возвращается домой поздно вечером.
— Ребекка Дью всегда терпеть не могла кошек, — сообщила мне тетушка Четти, — а Василек ей особенно ненавистен. Его два года назад принес сюда в зубах пес старой миссис Кембл — она тогда держала пса. Он, вероятно, счел, что нести его к миссис Кембл бесполезно. Такой несчастный маленький котенок! Весь мокрый, замерзший, а бедные косточки почти торчали из шкурки. Даже каменное сердце не смогло бы отказать ему в приюте. Мы с Кейт решили взять его к себе, но Ребекка Дью так никогда и не простила нам этого. Мы в тот раз не были дипломатичны. Нам следовало отказаться взять его, и тогда… Не знаю, заметили ли вы, — тетушка Четти осторожно оглянулась на дверь, ведущую из столовой в кухню, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15