Проклятая провинция! Медвежий угол! О,
если б Вы знали, как я жила в Москве!
БЕРМУДСКИЙ: Вы жили в Москве?
АГНЕССА: Да, когда училась. Какие интересные люди меня
тогда окружали! Среди моих знакомых был один художник. Знаете,
по-моему он был гений! Он писал с меня картину... название очень
длинное, я вечно забываю... вот, вспомнила: "Обнаженная
колхозница смотрит по цветному телевизору марки "Радуга 704"
научно-популярную программу "Очевидное-невероятное" и грызет
семечки."
К сожалению, это высокохудожественное эпическое полотно,
повествующее о том, как достижения передовой науки и техники
входят в сознание широких колхозных масс, так и не было
завершено. Художник захлебнулся.
БЕРМУДСКИЙ: Вы хотите сказать - утонул?
АГНЕССА: Нет, он не утонул, он захлебнулся. Он на одной
вечеринке немножко сильно выпил, почувствовал, что его тошнит и
пошел в туалет. Наклонился над унитазом, потерял равновесие - он
немножко нетвердо стоял на ногах - упал головой в унитаз, и она
там застряла. А один шутник, проходя мимо туалета, это увидел и
спустил воду... Так ушел от нас этот большой художник.
БЕРМУДСКИЙ: М-да, сколько Вы всего пережили!
АГНЕССА: Вся моя жизнь - это одно большое несчастье!
Помню, когда я развелась со своим первым мужем, я уже
кончала институт, и меня должны были распределить. И тут мне
вдруг попадается под руку этот Чебурашкин. Он был таким
прилежным, таким старательным студентом, таким активным
общественником! Все думали, что его оставят в Москве при
аспирантуре. И я выскочила за него. И что же? Когда подошло
распределение, он вдруг возьми да и заяви: я, мол, хочу ехать в
город Белибердянск, где живет мой дядя, чтобы постоянно брать с
дяди пример. "Мой дядя - честнейший, трудолюбивейший, высоко
нравственнейший человек - будет помогать мне в моем нравственном
совершенствовании" - заявил Чебурашкин и увез меня в эту
глухомань, в этот проклятый Белибердянск, мерзкий медвежий угол,
где даже приличного ресторана и то нету! Я уж не говорю об
элегантных людях! (НАЧИНАЕТ ВСХЛИПЫВАТЬ) Все элегантные люди
живут в Москве!
БЕРМУДСКИЙ (ПОДКРУЧИВАЯ УСЫ И ПОПРАВЛЯЯ ГАЛСТУК): Ну, это
еще как сказать... Однако я не пойму, почему же Вы сразу не
развелись с Чебурашкиным?
АГНЕССА: Ах, не спрашивайте меня! Вначале я была так
потрясена случившимся, что мне было все равно куда меня везут.
БЕРМУДСКИЙ: А потом? Почему Вы не развелись потом?
АГНЕССА: Потом... (ЛИЦО ЕЕ ПРОЯСНЯЕТСЯ И ПО НЕМУ
ПРОСКАЛЬЗЫВАЕТ КОКЕТЛИВАЯ УЛЫБКА) А потом я уз... (НЕОЖИДАННО,
СЛОВНО БЫ СПОХВАТИВШИСЬ, ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ НА ПОЛУСЛОВЕ) А
впрочем, какое Вам дело до того, что было потом. Раз я осталась,
значит у меня были причины остаться. Это мое личное дело, Вас
это не касается!
БЕРМУДСКИЙ: И-извините. Так значит, Вы говорите, что не
любили своего покойного супруга?
АГНЕССА: Я уже сказала - я ненавидела его!
БЕРМУДСКИЙ: По правде сказать, я его тоже не очень любил.
Был он, знаете ли, какой-то такой, извините за выражение,
э-э-э... юродивый, что ли... Вот простейший пример. Сейчас лето,
жара стоит. Разве можно в такую жару работать? В такую погоду
только на пляж пойти, в речке разок-другой окунуться, на
солнышке погреться. Так у нас потихоньку все и делают, все! И
лишь Ваш супруг отделился от коллектива. И ведь вроде люди у нас
в учреждении хорошие, коллектив дружный, а вот проглядели
Чебурашкина! До последнего дня он приходил на работу вовремя и
сидел за своим рабочим столом от сих до сих!
Вот, помню, зашел я на работу, дня за два до исчезновения
это было, во всем учреждении ни одного человека, только
Чебурашкин сидит за столом и что-то пишет. Спрашиваю: где, мол,
все? Чебурашкин отвечает: этот на совещании, тот в управлении,
третий еще где-то, в общем все по делам. Я сделал вид, что не
догадываюсь, что они все на пляж умотали. Я понимал их: ведь был
такой прекрасный, солнечный день. Это даже похвально, что они
отдыхали все вместе - это укрепляет коллектив. Вот кого я не мог
понять, так это Чебурашкина. Он сидел один в большой комнате, и
все рабочие столы вокруг него были пусты. Он казался таким
маленьким, таким ничтожным в своем потертом черном костюмчике,
согнувшийся в три погибели над своими бумажками. Мне даже стало
его жалко. Я подошел и положил ему руку на плечо. "Слушай,
Чебурашкин" - сказал я ему - "а может, ты просто воды боишься?
Может ты болен водобоязнью?"
"Что Вы, Генрих Осипович," - ответил он, улыбнувшись своею
робкой улыбкой - "я совершенно здоров. Я каждое утро поднимаю
гири и обтираюсь снегом из холодильника. Только совершенно
здоровый человек может работать так, чтобы получать моральное
удовлетворение от работы."
Ну как еще это можно назвать, если не юродством? Что у нас
на работе делать? Ведь последнему дураку должно бы быть ясно,
что работа нашего учреждения - сплошное надувательство.
АГНЕССА: То есть как это - надувательство? Что Вы имеете в
виду?
БЕРМУДСКИЙ: Как! Вы не знаете? А впрочем, откуда Вам знать.
Ваш покойный супруг по-видимому был таким круглым дураком, что
ничего не понимал, а может быть не хотел понять. Дело вот в чем.
Одно московское высшее учебное заведение долгое время готовило
специалистов очень-очень узкого профиля. Но жизнь идет вперед, и
в один прекрасный день необходимость в специалистах этого
профиля отпала. Однако эти специалисты переучиваться не захотели
- и без того пять лет учились - а вместо этого придумали одну
маленькую хитрость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25