Там сидела тоненькая девушка, печатавшая на машинке. У нее был бойкий вид и широкая белозубая улыбка.
— Чем могу помочь, сэр?
— Извините, что помешал вам. Я только сегодня прибыл в город. Позвонил мистеру Фрэнку Хопсону домой, но мне никто не ответил. Я вспомнил, что он говорил как-то об этом клубе, и подумал, может быть, Фрэнк и Мэнди здесь.
Она скорчила печальную гримаску.
— Да что вы! Они уехали надолго.
— Только не говорите мне, что он, наконец, выбрался в Испанию. Сукин сын.
— Они так радовались, словно пара маленьких детей, поверьте мне, мистер...
— Макги. Тревис Макги. Они от меня годами не отставали, чтобы я приехал их повидать. Ну, раз так, ничего не поделаешь. По крайней мере, посмотрю клуб.
Она засомневалась на минуту, не стоит ли устроить дополнительную проверку. Я подозрительно велик, у меня постоянный морской загар, и я не буду выглядывать из окон поглазеть на строителей. Но брюки, рубашка, пиджак были высшего качества, и она это знала. Я улыбнулся ей, как Стони Берк, восхищающийся веснушчатыми икрами.
— Ну, мне кажется, мы можем предложить другу Хопсонов кое-что получше, — сказала она, решившись. — Как долго вы собираетесь пробыть в городе?
— Наверно, неделю. Я здесь по делу.
— Мистер и миссис Хопсон наверняка захотели бы, чтобы вы воспользовались клубом, — она подмигнула. — Я припоминаю, мистер Хопсон говорил, чтобы вам дали гостевую карточку, если вы вдруг появитесь, пока их не будет.
Она вытащила лист из машинки, вставила туда карточку и заполнила. Я дал ей номер своего почтового ящика в Бахья-Мар. Она впечатала имя директора клуба, расписалась под ним и протянула мне карточку, слегка покраснев.
— Она действительна в течение двух недель, мистер Макги. Можете платить чеками или сразу по счету. Единственное ограничение состоит в том, что вы не можете приводить сюда гостей. За исключением жены, разумеется.
— Я холост. А одну даму можно? Только изредка.
— Против этого никто возражать не будет. Пожалуйста, не смущайтесь, входите в общество и представляйтесь. Вы увидите, все члены клуба очень дружелюбны и уж особенно по отношению к друзьям мистера Хопсона. И пожалуйста, оставьте номер карточки, когда подписываете счета. Сегодня вечером у нас праздник на свежем воздухе, бифштексы; все будет в буфете. Если хотите на него остаться, — а будет действительно очень мило, — я могу забронировать место.
— С удовольствием. Благодарю вас. Вы очень любезны, мисс...
— Бенедикт. Франси Бенедикт. — Улыбка засияла во всю ширь, вплоть до зубов мудрости. — Я бы с удовольствием показала вам, где тут что, но сейчас занята.
— Я просто поброжу вокруг.
— Вы можете взять напрокат плавки, в мужской раздевалке, у Алби.
Как только я закрыл за собой дверь, она снова принялась печатать. Я нашел темный, прохладный и тихий бар. Там были сидячие места, а в соседней комнате для карт шла игра за несколькими столами в беспощадный мужской бридж. Я остановился у безбрежной стойки красного дерева. Подошел бармен, изогнув бровь в небрежном и надменном вопросе. Я вытащил свою карточку, и его улыбка одобрения выглядела бы еще более правдоподобной, если вынуть изо рта зубы из нержавейки, изобретенные русскими. Когда он подал мне «Плимутский джин» со льдом, к нему с разных сторон бара начали стекаться члены клуба. Он перегнулся через стойку. Вопрос и ответ были произнесены шепотом; они оглядели меня и вернулись на свои места.
Толстенький коротышка с лицом государственного деятеля и старательно уложенной прической из белых кудряшек говорил низеньким голосом:
— Но ты посмотри в лицо фактам, Рой. Факт остается фактом, свидетельства налицо, это десятилетие всеобщего морального падения, шаек, правящих улицами, насилия, сброда, убивающего приличных людей. Прав я или нет?
Я представил себе, как ту же затасканную концепцию излагают этим майским днем в тысяче частных клубов по всей стране. Они видят результат, но они слепы, когда дело касается причин. Сейчас американцев на сорок миллионов больше, чем в 1950 году. Если один человек из пятидесяти обладает тенденцией к насилию и убийству, то теперь их у нас стало на восемьсот тысяч больше. Умственные способности шайки можно определить, разделив самый низкий интеллектуальный коэффициент на число составляющих ее людей. Жизнь дешевеет. Все меньше становится полицейских на душу населения. А неподдающееся учету количество бомб, автоматического оружия, ускорение социальных изменений порождают своего рода городское отчаяние, вызывающее желание умыть руки и биться головой об стену. Все эти буфетные социологи ораторствуют о национальном характере в то время, как каждый час, каждую минуту самый невероятный в истории демографический взрыв превращает их взгляды, суждения и даже сами жизни в нечто все более устаревающее.
Им следовало бы присмотреться к саранче. Когда ее насчитывается х единиц на гектар, то это всего лишь старый безобидный кузнечик, жующий все вокруг, довольствующийся родными местами. Увеличьте их число до 2х, и с ними станут происходить настоящие физические изменения. Цвет переменится, челюсти увеличатся, вырастут мускулы крыльев. А при 3х они голодной тучей поднимаются в воздух, каждое облако управляется единым стадным инстинктом, обгладывая все до косточки на своем пути. Это вовсе не упадок морального облика кузнечика. Это просто массовое давление, аннулирующее любые индивидуальные решения.
— Разве я не прав, сэр? — вопрошал коротышка, оборачиваясь, чтобы вовлечь меня в общую беседу.
Хотя я и не слышал его самых последних заявлений, но тем не менее ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83