– Здорово бьет, а?
– Ничего, выкрутимся, – заметил солдат таким тоном, каким обычно говорят: «Вот наладим подшипнички, и пойдет наша бандура». – Только бы ловкости и терпения хватило, всего и делов-то.
– А ты часом парней из Безона нигде не встречал по пути?
– Нет.
После оглушительного воя бомбы наступила тишина.
– Вот уже целых десять дней я один болтаюсь, – продолжал солдат, – ты и представить себе не можешь, до чего мне осточертело.
– Десять дней?
– Да, десять дней шатаюсь по дорогам один, а главное, не знаю, куда идти-то… Конечно, один, это только так говорится… Лучше сказать, никого своих нету.
Майа пригляделся к солдату. Тот наморщил лоб, нахмурил брови, но даже сейчас его угрюмая физиономия производила неуловимо комическое впечатление.
– А что ты делал на площадке?
– Ясно что. Стрелял! – И добавил как бы про себя: – Все подчистую извел.
Он подобрал с земли чехол, аккуратно отряхнул с него пыль и заботливо натянул на пулемет. Потом положил пулемет себе на колени и уперся в него локтем.
– Все расстрелял, – добавил он, – но не волнуйся, найдем еще патроны, я всегда нахожу, их тут на дорогах кучи. А магазин я сберег.
И с довольным видом хлопнул по вещевому мешку.
– Заметь, – добавил он, – пулемет он и есть пулемет, нет оружья лучше. Ни тебе не заест, ни сдаст. Надо прямо сказать, я ведь везучий, мне со склада новехонький достался, ну уж следил я за ним, а главное, всегда в одних руках, что нет? С самого начала войны он всегда при мне. Никому даже притронуться не давал, даже самому лейтенанту… Как-то, помню, он хотел мой пулемет взять, чтобы обстрелять дерьмовый фрицев самолет, который шел на бреющем. «Извиняюсь, – это я ему говорю, – кто из нас двоих стрелок, вы или я? Если вы, пожалуйста, будьте любезны, вот вам пулеметик, а я его больше в руки не возьму, сами, говорю, им и занимайтесь. А если я, говорю, так я и стрелять буду». Он, понятно, надулся, но отвязался. Заметь, хорош ли офицер, плох ли, я все равно всю их породу не переношу. Я ведь скорее антимилитарист, только по-своему, конечно. А нашего я здорово уел. «Если, говорю, я, то мне и стрелять». Вот, мол, и все.
– И хорошо сделал, – сказал Майа.
Пехотинец дружелюбно взглянул на него.
– Парни, заметь, прямо скажу, не понимали меня, не понимали, да и все тут. Когда началось отступление, они как стали голову мне морочить… «Дурак ты, Пино, – это они мне говорили, меня Пино звать, – с вызывающим видом добавил он, – брось, Пино, ты свои хреновый пулемет! На что он тебе нужен! Неужели тебе охота целые дни таскать на плече железку в десять кило?» Вот что они, ребята то есть, мне говорили. Но я уперся. «А бомбардировщики?» – спрашиваю… Надо тебе сказать, – добавил он, скромно потупив глаза, – надо тебе сказать, что в Сааре я из своего пулемета сбил один бомбардировщик. «А вам, – говорю я им, – а вам, значит, без разницы, что вас бьют как зайцев, а вы и не думаете защищаться?» – «Это нам-то защищаться, – говорят. – Нам защищаться! Да брось ты дурака валять». А мне плевать на них, только увижу фрицев самолет, как начну по нему поливать! И, веришь ли, парни еще меня крыли: «Пино, сволочь ты! – это они мне говорят. – С твоим пулеметом нас засекут. Если хочешь храбреца разыгрывать, катись от нас подальше». Вот как они говорили, парни то есть. А еще себя мужчинами называют! Сам понимаешь, меня голыми руками не возьмешь, и я им вот что отвечал слово в слово: «Может, и есть у вас, говорю, кое-какие мужские принадлежности, только не на том они месте, где положено, да, пожалуй, еще и не ваши!» Прямо в точку попал! Ну, конечно, ругань пошла. Что-что, а такого я от них не ждал. Под конец они моего пулемета видеть не могли. Как-то раз ночью пытались даже его украсть. Сволочи все-таки, скажешь нет?
И он добавил, злобно наморщив лоб:
– По-моему, они даже нарочно меня бросили. Ничего удивительного нет!
Майа искоса поглядел на соседа. И представил себе, как целых десять дней тот один мотался по дорогам, один среди общей сутолоки, среди незнакомых парней, десять дней под знойным солнцем в своей упряжи, которая гнула его к земле, придавала ему смешной вид толстяка, в своей куртке, застегнутой на все пуговицы, в майке, с двумя битком набитыми вещевыми мешками, в обмотках и с десятикилограммовой железкой на плече! И повсюду он искал патроны, чтобы продолжать свое дело, и каждый самолет, пикирующий на их колонну, он поливал огнем, хотя никто не давал ему приказа, стрелял просто потому, что было неприятно не отвечать, когда по тебе бьют. Майа с удивлением разглядывал этого чудаковатого свирепого вояку, который продолжал воевать, когда все уже отказались воевать.
– А ты кем был до войны?
– Столяром, – ответил Пино и добавил, задрав свой острый подбородок: – У меня было свое дело и даже помощник имелся. Работы, слава богу, хватало. Я не жаловался, да и жена тоже. Жили спокойно. Одно меня огорчало – детей у нас не было. Даже к врачам ходили. Говорят, все дело в жене. Она… она…
Он запнулся, вспоминая нужное слово.
– Бесплодная?
– Да нет, – возмущенно возразил Пино, – откуда ты взял? Просто не может иметь детей, вот и все.
Его прервал пронзительный свист. Пино нагнул голову с внимательным и важным видом, такой вид появлялся у него при каждом новом разрыве. Казалось, он думает: «Вот эта – уже не шутка. Тут, брат, держи ухо востро. Тут уж промашки не будет». Так он и сидел, нагнув голову, наморщив лоб, положив на колени ладони. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. И даже несмотря на это, в лице его было что-то комическое.
Несколько минут оба ждали следующего разрыва. Но все было тихо.
– Отбомбились! – сказал Пино, лукаво и удовлетворенно улыбаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67