И ленту.
- Гениально, Борис Николаевич! - одобрил Коржаков. - Народу понравится.
- Вот видишь! Понравится, конечно!.. Еще бы: правильное решение президента - дать высший орден государства за штаны. Ах ты мерзавец! - неожиданно гаркнул Ельцин. - В тираж списать меня хотел? Думаешь, президент уже ничего не соображает? Думаешь, президент все мозги пропил? Хотел меня на посмешище с орденом выставить? Отвечай! - рявкнул Ельцин, наливаясь яростью. - Отвечай - так думал?
- Ну что вы, Борис Николаевич, никогда я так не думал, - запротестовал Коржаков. - Вы лучше в окно посмотрите.
Ельцин посмотрел.
- Уже собрались… гиены! - злобно произнес он и спросил уже спокойнее. - Что говорить будем?
- Валите все на меня.
- Правильно, - кивнул Ельцин, с усилием поднялся и нетвердой походкой направился к трапу.
К телевизионщикам он вышел, хитро улыбаясь, и даже успел похлопать по попкам двух молоденьких журналисток.
- Представляете, а?! - обратился он к прессе, не дожидаясь вопросов. - Вот шельмецы! Сели мы, понимаешь, в Ирландии, аэропорт Шеннон, там сам премьер-министр, мой коллега, можно сказать, по работе господин Рейнольдс вышел меня встречать - визит вежливости, памаш… Стоит, бедный, ждет под дождем. А эти шельмецы - ну, может, я слишком сильно выразился… эти работнички, - он указал пальцем на Коржакова, - меня не разбудили! А теперь выкручиваются: «Президент устал, не хотели будить, президент должен отдохнуть!» Ну?! Как это называется? На то я и президент, чтобы не отдыхать!.. - тут его горло вдруг перехватил непонятный страх с яростью пополам, и Ельцин замолчал. Потом прохрипел: - Ну, я врезал, кому надо - как следует!..
Махнул рукой и направился к выходу.
Этот яростный животный страх теперь будет его душить все время. Особенно, по ночам, отпуская лишь ненадолго. И избавиться от него не помогут ни водка, ни лекарства, ни операция на сердце, ни экзотические лекари из Китая и Таиланда.
С трудом он влез в подкативший «ЗИЛ».
- В Кремль, - коротко приказал Ельцин.
- А может, сразу домой? - спросил Коржаков.
- Тебе что - заложило? Тогда я найду охранника помоложе - не глухого. Сказано в Кремль - поезжай!
В кремлевском кабинете он долго сидел в кресле в пальто и шапке. Потом сказал Коржакову:
- Чаю неси, горячего. С лимоном. Пить хочу…
И горестно вздохнул, принимая от Коржакова тяжелый серебряный подстаканник. Сделав глоток, повторил:
- Пить хочу… Что же это подлец Клинтон подсыпал мне в виски?
Коржаков не ответил, только медленно покачал головой. Ельцин усмехнулся:
- Подсыпал - уверен на сто процентов. Ну, скажи, разве я так напивался когда-нибудь?
- Да, Борис Николаевич, уж так не бывало, - Коржаков передернул плечами, вспомнив, как бывало. Если Ельцин перебирал, он это, как правило, сознавал и останавливал пьянку или запой своими, порой неожиданными способами. Однажды возвращаясь с дачи в Завидове, где они с Назарбаевым пили по-черному - русский президент таким образом извинялся, что развалил СССР без участия казахского, - он велел остановить свой членовоз около придорожного озера: заметил в нем полынью. Подошел к ней, разделся догола в тридцатиградусный мороз на глазах у назарбаевских жены и дочки и сиганул в прорубь. Плескался там минут десять, пока Коржаков с помощниками не вытащил президента силой. Но президент кочевряжился, не хотел одеваться, уворачивался, болтая причинным местом направо и налево. На следующее утро - как ни в чем не бывало: только легкий насморк прошиб. Да - так, как сегодня, Ельцин еще не напивался.
- Самое главное, ничего не помню, - пожаловался он. - То есть, всех помню - кто что делал. Задницу этой бабешки помню - хорошая попка, как волейбольный мячик без покрышки. А что они говорили и что я пообещал, ничего не помню.
- Вы пообещали Гольдману и Ксирис закончить дело с царем, которое начали в семьдесят восьмом году.
- А как я его начинал? - поинтересовался Ельцин. Ему внезапно стало холодно.
- Не знаю, - ответил Коржаков. - Этого я не слышал, потому что подошел позже. Слышал только - Гольдман сказал, что царь оставил в банках Лондона еще в ту войну, до революции двенадцать тонн золота.
- Шесть, - задумчиво поправил его Ельцин.
- Нет, двенадцать, - возразил Коржаков. - Шесть - это не то золото. То - государственное, собственность империи. Его царь передал в залог военных поставок. А двенадцать тонн - личное золото царя. Англичане золото взяли, но оружия не поставили. По идее и по закону, это золото у них надо отобрать. Кстати, не только англичане у нас стибрили столько, что можно было десять перестроек спокойно провести и сто демократизаций с реформами без того, чтобы народ подыхал с голоду.
- Ну, ты не очень-то с народом! - прикрикнул на него Ельцин. - Голодает… Где ты видишь, чтоб народ голодал? Выйди на Тверскую - ты когда-нибудь видел в витринах столько продуктов? Есть даже киви!
- Тверская не Кострома, - отмахнулся Коржаков. - И зарплаты там другие, вернее, совсем никакие… А что касается золота вообще - тут много интересного. Знаете, сколько у нас украли французы? После первой мировой войны?
- Много?
- Не то слово. Очень много. Девять эшелонов золота Ленин в восемнадцатом году отправил немцам - как контрибуцию. В уплату за Брестский мир. Рассчитывал, что мир продлится недолго и Советская Россия все получит обратно. Через восемь месяцев - осенью восемнадцатого - в Германии революция, кайзера скинули, немцы капитулировали перед союзниками, а когда дошло до репараций и возврата нам золота, оказалось что французы его захапали у немцев и отправили в подвалы парижского банка. Там оно и лежит.
- Почему же мы его не отберем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47