Кем бы она еще ни была, но у нее был глаз хирурга. Жрица приказала Нико вынуть руку из перевязи – губы его стали белыми, когда он пошевелил рукой, белее, чем видела Мериамон в его худшие дни, – и положить ее на край бассейна. Затем жрица развернула бинты. Мериамон придвинулась ближе, насторожилась, но не вмешивалась. Движения морщинистых рук были точны и уверенны.
Зрелище было не из приятных. Длинные мышцы от бездействия сморщились, плоть была бледная и вялая, зашитая рана заживала белесым шрамом. Кость, кажется, срослась правильно, по крайней мере он мог немного пошевелить пальцами, но большой палец все еще оставался скрюченным.
Глаза Нико были закрыты. Вряд ли его мутило: он всегда внимательно наблюдал, когда Мериамон меняла повязки. Ей не следовало разрешать ему ехать верхом так далеко.
Жрица Эшмуна склонилась над бассейном, набрала в горсть воды. Губы ее шевелились. Наверное, молитва или заклинание. Потом она вдруг вылила воду на рану.
Нико задохнулся от боли. Глаза его широко раскрылись, рука спазматически дернулась, лицо посерело.
– Спокойно, – сказала жрица негромко, но в голосе ее прозвучал металл.
– Холодно, – пожаловался он.
– Зима, – ответила жрица. Она снова зачерпнула горстью воды, снова омыла его руку. И еще раз.
– Я ничего не чувствую, – сказал Нико. Мериамон тоже не чувствовала.
Впрочем, нет. Что-то было, слабое, такое слабое, что ее тень почти не шелохнулась. Это был не тот порыв силы, который она знала в себе, не блеск пламени, которым был Александр. Это было вообще почти не здесь.
Жрица осторожно обтерла руку Нико краем своего покрывала, затем снова ее забинтовала, наложила лубки.
Нико не мог сопротивляться, каждое движение причиняло ему страшную боль. Но он сказал:
– Я не вижу никакого чуда.
– Никакого. – Жрица была спокойна.
– Полагаю, – сказал он, – что ваш бог не захотел удостоить меня своей милостью.
– Это как он решит. – Жрица закончила перевязку, закрепила концы, набросила ему на шею перевязь. – Эшмун благословит и сохранит тебя, – сказала она.
Это было разрешение идти. Мериамон повиновалась без колебаний. Нико, в глазах которого стояло множество вопросов, последовал ее примеру неохотно. Он не испытывал ни священного трепета, ни успокоения. Он был зол.
– Глупости! – заявил он.
– Нет, – возразила Мериамон, – это не глупости.
Нико смотрел на нее хмуро. Он устал, рука болела, конечно, он был зол и будет винить ее в том, что она позволила ему делать то, чего ему хотелось. Если бы он получил свое чудо, он начал бы сомневаться в нем. Он был эллином. Они все такие.
Внезапно Мериамон почувствовала, что очень устала от этих эллинов. Она не пошла назад к храму, а свернула на маленький дворик. Каменный человек стоял в середине, массивный, угловатый и, несомненно, из страны Кемет. На постаменте было вырезано его имя, и титулы, и все другие знаки его бессмертия, сохранившиеся в этом чужом месте.
Она остановилась прямо перед ним. Он был каменный, не живой и не дрожал в этом чуждом холоде; он стоял в своей складчатой одежде, прижав к груди посох и бич, подняв голову, увенчанную короной Двух Царств, устремив неподвижный взор за горизонт.
Она провела пальцем по резному овалу, заключавшему его имя. Нек-тар-аб. Нектанебо. В лице было много сходства: лицо жителя Верхнего Египта; длинные глаза, широкий нос, полные губы. Он был гораздо больше похож на эфиопа, чем она, чья мать родилась в Дельте.
Неожиданные и непрошеные, из глаз ее брызнули слезы. Говорили, что он бежал к родственникам в Эфиопию, бежал, как трус, от персов и их мощи. Персы лгут. Он погиб, когда пали Фивы – его последнее великое творение, рухнувшее перед объединенной силой магов; в нем не осталось магической силы, но хватило силы обычной, чтобы погибнуть в бою от персидского меча. Его тело лежит в тайной гробнице в Красной Земле, тщательно охраняемое от воров, а его дух ушел глубоко под землю.
Она была его наследием. У нее было мало знаний, мало силы. Она только видела сны. Она никогда не владела магией, как он. Она никогда не будет носить Двойную Корону. Она была лишь глазами, голосом и проблеском воспоминания.
– Твой отец?
Мериамон не обернулась. Она чувствовала его приближение, как огонь на своей коже.
– Отец, – подтвердила она.
Александр стоял позади нее, несомненно, глядя вверх, в лицо человека, чья воля вызвала его к жизни.
Это было деяние бога. Мериамон поцеловала холодный камень и пошла прочь, позволив ветру высушить слезы на ее лице.
С Александром не было никого. Он пришел сюда один, ведомый, как и она, случаем или богом.
– Ты оплакиваешь его, – сказал он.
– Я оплакиваю себя.
– И себя тоже, – подтвердил он.
– Он редко бывал дома, – сказала Мериамон. – Он был царем, он был магом, он все время был далеко, но он был нашим щитом против тьмы.
– Он был твоим отцом.
– Да. – Мериамон снова взглянула на каменное лицо. Оно никогда не было таким спокойным у живого человека, никогда не было таким серьезным, даже во время великих магических таинств. Он был грозным – да. Но он был и быстрым, нервным в движениях, мог внезапно рассмеяться. Он любил сам объезжать своих лошадей и смеялся над этим, говоря, что он такой же скверный, как перс.
– Он совсем не умел петь, – сказала Мериамон. Она не понимала, откуда пришли эти слова. – Он не мог верно взять ни одной ноты и всегда удивлялся, как это я никогда не фальшивлю. Даже если я специально старалась, шутки ради. Он называл меня одаренной богами сладкоголосой певицей Амона. – Горло ее перехватило. Она с трудом сглотнула. – Теперь я совсем не могу петь. Я не пела с тех пор, как покинула Египет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119