Он регулярно получал зарплату, тратя деньги на сигары, от которых меня воротило, и, конечно, на пиво. Пиво, пиво и пиво. Когда бы я ни оказался дома, он ждал, что я пополню его игровые фонды. Он называл это нашим «мужским секретом». Что в переводе означало: если я проболтаюсь маме, он устроит мне хорошую выволочку.
— Деньжат нет, — ответил я.
Гейб поднял сальные брови.
Он чуял деньги, как гончая, что удивительно, поскольку его собственный запах должен был перебивать все остальные.
— От автобусной остановки ты ехал на такси, — заявил он. — Возможно, заплатил двадцатку. Значит, шесть-семь баксов сдачи у тебя должны были остаться. Всякий, кто рассчитывает жить под этой крышей, должен вносить свою лепту. Верно я говорю, Эдди?
Эдди, управляющий многоквартирным домом, бросил на меня взгляд, в котором промелькнула симпатия.
— Да брось ты, Гейб, — сказал он. — Парень только приехал.
— Верно я говорю? — повторил Гейб.
Эдди нахмурился, уставившись на миску с посыпанными солью крендельками. Два остальных парня одновременно пукнули.
— Ладно, — сказал я и, вытащив из кармана смятые доллары, швырнул их на стол. — Надеюсь, ты проиграешь.
— Я тут кое-что про тебя слышал, умник, — крикнул он мне вслед. — Так что на твоем месте я не стал бы задирать нос.
Я изо всех сил захлопнул дверь в свою комнату, которая на самом деле была не моей. Пока я был в школе, Гейб устроил здесь свой «кабинет». В «кабинете» этом хранились разве что его старые автомобильные журналы, но зато он обожал рыться в моих вещах в кладовке, ставить свои грязные башмаки на мой подоконник и делать все, чтобы комната провоняла его мерзким одеколоном, сигарами и прокисшим пивом.
Я бросил чемодан на кровать. Дом, милый дом!
Запах Гейба был едва ли не хуже кошмаров про миссис Доддз или клацанья ножниц старой дамы, перерезавшей пряжу.
Но стоило мне подумать об этом, как я почувствовал слабость в коленях. Я вспомнил, как запаниковал Гроувер, как он заставил меня пообещать, что я не пойду домой без него. Неожиданно я весь похолодел. Я почувствовал, как кто-то — или что-то — наблюдает за мной прямо сейчас и, возможно, тяжело поднимается по лестнице, стуча длинными, жуткими когтями.
— Перси? — услышал я мамин голос.
Она открыла дверь спальни, и мои страхи моментально растаяли.
У меня могло подняться настроение только оттого, что мама просто вошла в комнату. Глаза ее искрились и меняли цвет в зависимости от освещения. Улыбка согревала, как теплое стеганое одеяло в холодную ночь. В маминых длинных каштановых волосах появилось несколько седых прядей, но я никогда не считал ее старой. Когда мама смотрела на меня, казалось, что она видит во мне одно только хорошее. Я никогда не слышал, чтобы она повышала голос и попрекнула кого-нибудь, даже Гейба.
— Ох, Перси. — Она крепко прижала меня к себе. — Просто не верится. Да ты вырос с Рождества!
Ее красно-бело-синяя униформа пахла всеми самыми замечательными вещами на свете: шоколадом, лакрицей — всем, чем она торговала в кондитерской «Гранд централ». Она принесла мне большой пакет «бесплатных образцов», как делала всегда, когда я возвращался домой.
Мы сидели рядышком на краю кровати. Пока я уплетал кисленькие брусничные пирожки, мама ерошила мне волосы и требовала, чтобы я рассказал ей все, о чем не писал в письмах. Она ни словом не упомянула, что меня исключили. Казалось, это ее не волнует. Но зато маму интересовало, в порядке ли я, все ли хорошо у ее мальчика.
Я сказал маме, что она меня задушит, что ей нужно отдохнуть и всякое такое и — по большому секрету — я правда очень рад был видеть ее.
— Эй, Салли, — крикнул Гейб из другой комнаты, — как там насчет чего-нибудь пожевать?
Я заскрежетал зубами.
Моя мама — прекраснейшая женщина на свете. Ей бы выйти замуж за миллионера, а не за такого подонка, как Гейб.
Для ее же блага я описал свои последние дни в Йэнси в самых жизнерадостных и оптимистических тонах. Сказал, что не очень-то переживаю из-за исключения. Почти весь год я держался молодцом. Завел несколько новых друзей. По латыни стал одним из первых. И, если честно, ссоры и драки были вовсе не такими ужасными, как расписывает директор. Школа в Йэнси мне нравилась. Правда. Год у меня получился просто радужный, так что я чуть было сам в это не поверил. У меня чуть слезы не навернулись, когда я подумал о Гроувере и мистере Браннере. Даже Нэнси Бобофит вдруг показалась не такой уж дрянью.
До той экскурсии в музей…
— Что? — спросила мама. Глаза ее так и лезли мне в душу, пытаясь выведать все мои секреты. — Тебя что-то испугало?
— Нет, мама.
Врать было неприятно. Мне захотелось рассказать ей про миссис Доддз и трех старых дам с пряжей, но я подумал, что это прозвучит глупо.
Мама надула губы. Она понимала, что я что-то скрываю, но не хотела на меня давить.
— У меня для тебя сюрприз, — объявила она. — Мы едем к морю.
— В Монтаук?
— На три дня… в тот же домик.
— Когда?
— Как только я переоденусь, — улыбнулась мама.
Я просто не верил своим ушам! Мы с мамой не были в Монтауке последние два лета, потому что Гейб говорил, что денег не хватает.
Появившись в дверях, он проворчал:
— Так дашь нам что-нибудь пожевать, Салли? Ты что, оглохла?
Я хотел было ему врезать, но встретился глазами с мамой и понял, что она предлагает мне сделку: потерпи Гейба еще немного, будь с ним поласковей. Только пока она не подготовится к поездке в Монтаук. А потом — только нас и видели!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16