глаза: страшно веселые глаза человека, для которого убийство стало самым обычным делом… Едва заявившись, как он говорил, на историческую родину — он был по рождению москвич, — Кент сразу же вошел в силу, подмял под себя солнцевских, да так уверенно, будто всю жизнь ими верховодил. А солнцевские были ребятки те еще, у них и своих, проверенных кандидатов в паханы хватало. Как уж там на сходке у них все проистекало, было почти неизвестно, однако глухо доходили сведения о том, что несколько наиболее известных местных главарей исчезли неизвестно куда с концами, что было две или три страшенных разборки — одна на Востряковском кладбище, где среди старых могил полегло разом человек пятнадцать да еще столько же, говорят, братва уволокла подстреленных. Одни переживали, те, кто поциничнее, смеялись: как, мол, хорошо все вышло, никаких хлопот, даже везти никуда не надо — кладбище же… А еще шли слухи, что Кент был не сам по себе, что за ним стояла какая-то мощная сила. Говорили, что на Востряковском у него под рукой была целая бригада каких-то залетных, говорили, что он как бы представитель здесь, в Москве, знаменитого «Уралмаша», преступного сообщества, подмявшего под себя половину «опорного края державы», а если еще точнее — представитель одного из основных главарей «Уралмаша», знаменитого в уголовном мире Никона.
Но все это Игорь Кириллович узнал, увы, с некоторым запозданием, когда Кент самолично заявился к нему в офис как бы в гости. Вышколенная Лена едва доложила о нем, как он уверенно и властно отодвинул ее в сторону — так уверенно, что она и рукой пошевелить не успела; прошел в кабинет, спросил, глядя в сторону двери: «Твоя девочка, хозяин? Отдай, а?» Заржал и уверенно же, по-хозяйски, прошел к столу Игоря Кирилловича, по-хозяйски сел, весело и дерзко глядя на него:
— Привет, хозяин!
Был он косоват и в детстве, в школе, наверно, носил, как водится, кликуху Косой или Косыгин. Это уж потом, наверно, стал он Кентом, за какие-нибудь уголовные подвиги удостоился клички по фамилии — Королев. Король, видите ли… Король был жилист, крепок, почти как деревенский парень — вздутая жила перечеркивала его морщинистый лоб, такие же вздутые жилы перевивали крепкую, красную от солнца и морозных ожогов шею, сухие сильные руки, и весь он был больше похож на какого-то хищника, приготовившегося к схватке и ждущего лишь последнего, самого удобного для броска момента. Игорю Кирилловичу он очень не понравился, как не понравилось и его силовое проникновение сюда, в сердце фирмы — все это, при других обстоятельствах, могло бы очень-очень плохо кончиться. Здесь, в офисе, у него с некоторых пор была охрана, пришлось завести, но сейчас Игорь Кириллович не спешил ее вызывать, рассудив, что если этот сумел дойти до его кабинета никем не задержанный, то полагаться приходилось только на собственные силы. К сожалению, он был не готов к такому раскладу — пистолет у него был, и хороший пистолет, «глок», но, увы, лежал он в ящике стола, и вытащить его оттуда уже не было ни времени, ни возможности. Во всяком случае, пока.
— Здравствуй…те, — ответил он. — Кто вы? По какому вопросу?
— Не так резво, хозяин, — опередил его со своей нехорошей улыбкой посетитель. Он откровенно разглядывал его и делал это с большим и нескрываемым интересом. — Ишь какой ты модный! Правильно мне один знающий человек сказал, что не наш ты, хоть и числишься вором в законе!.. Ну-ну, не зыркай на меня так, я за свой базар отвечаю. Ты сам на себя-то погляди — какой ты вор? Ты просто фраер московский, и ничего больше. Ишь какой на тебе прикид! — Он приподнялся и протянул руку, чтобы пощупать его галстук или еще зачем — кто ж теперь скажет. Но Игорь Кириллович, сделав резкое движение, поймал его кисть, вывернул ее до хруста.
— Ну и как, дешевка лагерная, еще про мой прикид чего расскажешь или сам отсюда пойдешь, без поджопников?
Странно, но посетитель был спокоен, как камень, — не дергался, не пытался вырваться. Сказал только сдавленным от боли голосом:
— Пусти, Грант! Покалечишь руку-то ни за что. С «малявой» я к тебе.
Игорь Кириллович с сердцем отпихнул его от себя, по-прежнему предусмотрительно не выпуская его руки. Грант — это была его собственная кличка в уголовном мире, а стало быть, этот косоглазый и впрямь имел к нему какое-то дело. А куражился так, от лагерной дури — это случается после отсидки довольно часто: замкнутое в лагерной клетке «я» любого человека, расправляясь на воле, требует хоть какого-нибудь выхода… И что же они, сволочи, все так не по-людски делают? Мог бы ведь, скотина, и сразу сказать про послание, не доводить дело до схватки… с неизвестным концом…
— Давай «маляву»! — на правах победившего приказал он нежданному посетителю, не торопясь выпускать его руку.
Посетитель, извернувшись поудобнее, достал свободной рукой крохотный, скатанный в тоненькую трубочку листочек бумаги. Ему уже было не больно, и, окончательно придя в себя, он все с тем же хищно-веселым выражением следил за движениями хозяина кабинета. Похоже, теперь он так просто на прием, примененный Игорем Кирилловичем, не попался бы.
Развертывать бумажку одной рукой оказалось не то чтобы неудобно — невозможно.
— Сиди не дергайся, — приказал Игорь Кириллович и, когда посетитель согласно кивнул, отпустил его и сел за свой стол.
Писулька была точно от Никона — никто бы другой даже не додумался нацарапать ему такое послание.
«Привет с нашей уральской зоны. За тобой должок, крестник, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18