Казалось, все
в доме спали, но стоило только старику закашлять, как из спальни неслышно
появлялась Марина. Леня давно уже отвоевал себе право ставить свою
раскладушку в комнате Никича, Мышка оставляла на столике звонкий школьный
колокольчик и брала с Никича слово звонить, если ему что-нибудь
понадобится. Старика утешала и расстраивала забота домашних, особенно
трогала его Динка.
- Ну, чего бродишь, полуношница? - тихо спрашивал он, завидев при свете
ночника жалкую фигурку в длинной ночной рубашке. - От смерти, что ли,
уберечь меня хочешь?
Динка дрожащими руками обвивала худые плечи старика, прижималась щекой к
его щеке:
- Уберечь хочу...
- Ох и глупая ты... Как только жить будешь?
- Вместе будем... - всхлипывала Динка.
- Да где же нам вместе? Я свое отжил, до самого края дошел. Вишь, ноги уже
не держат. А тебе еще жить и жить...
- Не надо мне, ничего не надо. У меня сердце разрывается... - уткнувшись в
его плечо, плакала Динка.
Ннкич с усилием поднимал ее голову.
- А ты послушай меня. Мы ведь столько с тобой разговоров переговорили. Бот
еще какая махонькая ты была, а понимала меня. И теперь пойми... От смерти
никуда не денешься. За себя мне не страшно, за вас страшно. Мать твою мне
жалко. И ты не плачь, не тревожь ее. Смирись, девочка.
Никич замолкал. Пламя от печки, разливая по комнате таинственный свет.
мягко колебалось, как будто кто-то тихо взмахивал легким и прозрачным
шарфом, бросая на стены то синие, то красные тени. От этих неслышных
взмахов свет в ночнике дрожал и колебался, вытягиваясь длинным красным
язычком. Казалось, вот-вот он вытянется в последний раз, мигнет и
погаснет. Никич тяжело дышал, в груди его что-то хрипело, рука, гладившая
Динкины волосы, бессильно падала на колени.
- Иди... Помни, что я тебя просил...
Динка молча кивала головой, слова застревали у ней в горле, ноги не
слушались.
- Ну, ну... - ободряюще улыбался ей Никич. - Ты ведь папина дочка.
Один раз, задержав ее руку, Никич сказал:
- Запомни слова мои. Всякий человек в жизни должен быть стойким. А тебе
это особо надо. Ты ведь во все суешься. Вот и вспоминай почаще: Никич,
мол, велел мне быть вдвое стойкой...
Слова Никича навсегда остались в памяти Динки. В самые трудные минуты
своей жизни она вспоминала их с грустью и благодарностью. Но не успела еще
осиротевшая семья оправиться от потери старого друга, как пришла новая
беда. Однажды под осень, когда Арсеньевы уже собирались переезжать в город
и сидели на террасе среди сложенных вещей; на хуторе появился редкий гость
- Кулеша. Он появился, как всегда, неожиданно, словно вырос перед глазами.
И все сразу замерли в предчувствии беды. Одна Марина не растерялась.
- Что-нибудь случилось, Кулеша? - спросила она.
Кулеша снял шапку, вытер вспотевший лоб.
- В этот раз я плохой вестник, - сказал он.
Мышка, словно защищаясь, подняла руку, Динка вскочила, у Алины упало
сердце. "Отец..." - с ужасом подумал Леня и встал рядом с матерью. Но она
только спросила:
- Он жив? Говорите сразу,
- Ну что вы, что вы... - замахал руками Кулеша, и мать с улыбкой
оглянулась на детей.
Никогда не забудут дети эту строгую улыбку на белом и холодном как снег
лице матери.
- Он арестован, - сказал Кулеша и стал рассказывать, а Марина слушала его,
задавая короткие вопросы, и, глядя на мать, никто из девочек не проронил
ни одной слезы.
* * *
Судили Арсеньева в Самаре. В этом городе, еще молодым инспектором
"Элеватора", он был душой и организатором бастующих рабочих, здесь его
бесстрашный и гневный голос поднимал их на борьбу с самодержавием.
В день суда огромные толпы народа запрудили улицы... К Марине, приехавшей
на суд с Леней, из толпы рабочих вышел старый элеваторский рабочий Федотыч.
- Не бойся ничего, Арсеньевна... Рабочий класс не выдаст... Нас много, -
сказал Федотыч.
Марина молча пожала ему руку.
Она ждала всего, самого худшего... Но молчаливая угрожающая толпа рабочих,
тесно окружившая здание суда, сделала свое дело... Правительство не
решилось вынести смертный приговор; Арсеньев был присужден к десяти годам
одиночного заключения с последующей пожизненной ссылкой...
Марина вернулась измученная, но не упавшая духом, такая же, какой всегда
знали ее дети.
- Не плачьте, - сказала она. - Революция откроет все тюрьмы!
Прошла первая тяжелая зима. Арсеньев отбывал заключение в Самаре. Знакомый
Марине старый надзиратель тюрьмы тайком передавал Арсеньеву с воли
записки, книги... Товарищи носили передачи... Отец писал ласковые
успокаивающие письма...
Жизнь постепенно вошла в свою колею, но Арсеньевых ждало еще одно семейное
горе...
Окончив гимназию, как-то неожиданно заневестилась и вышла замуж Алина...
Муж ее никому не нравился, в семье Арсеньевых он казался чужим пришлым
человеком, но ни слезы сестер, ни уговоры матери не подействовали на
Алину, и сразу после свадьбы она уехала с мужем на Дальний Восток, в чужую
ей семью. И только прощаясь со своими уже на перроне, Алина вдруг
испугалась предстоящей ей разлуки и, бросившись к матери, горько заплакала.
- Алина, голубка моя!.. Еще не поздно, вернемся домой... - уговаривала
дочь Марина.
- Домой, домой! Алиночка, родненькая, пойдем домой!.. - цепляясь за
сестру, умоляла Динка.
Мышка молча плакала, роняя слезы на свадебный букет. Леня бросился в вагон
за Алининым чемоданом... Муж Алины, стоя на подножке, задержал его.
- Я не понимаю, что здесь происходит? - холодно сказал он и, подойдя к
Алине, взял ее за руку.
Алина вытерла слезы и пошла в вагон. Поезд отошел. Осиротевшая семья долго
стояла на перроне, глядя на исчезающие вдали красные огоньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17