Еще в апреле прошлого года я брал на копье Бриль, а потом тащился от Монса навстречу вам, сир. Но нет! Я был признан тайным заговорщиком, подосланным не то испанцами, не то самим казненным Перси, чтобы умертвить королеву, дьяволово копыто ей в глотку!
– Значит, все-таки месть, – скрестив руки на груди, подытожил я.
– Ну что вы, монсеньор. Я как добрый подданный всего лишь оправдываю возложенные на меня ее величеством и сэром Френсисом ожидания. И то, – он вздохнул, – не до конца. Разве я придумал назваться мятежником?! Разве я бросил себя в Тауэр?! Отнюдь! Это придумали те, кого мы нынче ждем в гости. Их судьба предначертана свыше. Любой честный англичанин скажет вам – этот род проклят! Он, точно злобный скорпион, несет в себе начало собственного умерщвления.
Снаружи послышался гулкий звук труб, пронзительные крики скороходов и цокот множества копыт по брусчатке, которой был выложен причал.
– Прошу простить, ваше высочество, – Рейли вновь шутливо поклонился, – я вынужден откланяться. Вот она – моя неуловимая Диана Вирджиния, моя огнекудрая Бэт! Я покидаю вас, сир. Сами понимаете, нехорошо заставлять женщину, а уж тем более королеву, ждать. Она может усомниться в искренности моих намерений, что с такой-то стражей небезопасно для нас. А, как утверждает Вегеций: “Хорошие вожди вступают в отрытый бой только при благоприятных обстоятельствах или крайней необходимости”.
Сходни, брошенные с борта “Дерзновения”, были покрыты тем самым ковром, который еще совсем недавно устилал трап адмиральского галеона. Кое-где, если присмотреться, на нем можно было видеть следы запекшейся крови – память о короткой, но беспощадной схватке на борту “Сан-Антонио”. Но с одной стороны, ее величество вовсе не горела желанием пристально разглядывать то, по чему ступали ее ноги, а с другой – на борту “Дерзновения” было множество предметов куда более достойных внимания, чем этот ковер с его запекшейся кровью.
Я воочию мог наблюдать восшествие королевы Британии на пестро изукрашенный к визиту государыни корабль. Рейли не стал запирать двери. Он лишь оставил в почетном карауле четверых испанских алебардиров, предварительно сообщив, что под их охраной находится сам Генрих Наваррский. Когда б существовало в палате мер и весов место для разнообразных взглядов, то эталоном плотоядного взора вполне могли служить те, которыми одаривали меня неусыпные стражи.
Неспешно ступая, королева шествовала по сходням на борт удачливого капера. Невысокая, худощавая, отличавшаяся природной легкостью и грациозностью движений, она казалась ожившей статуей, механической куклой в своем невероятном платье из серебряной парчи и алого бархата с высоченным стоячим кружевным воротником, точно подожженным ярко-рыжими локонами. Расшитый жемчужными нитями тортильон Тортильон – женский головной убор в виде перевитого драгоценной нитью венчика с сеткой, покрывающей прическу

поверх ее волос казался драгоценной сетью, улавливающей живое пламя. Вышагивающий впереди Елизаветы Уолсингам галантно придерживал кончики пальцев ее величества, дабы, не дай бог, не позволить ей оступиться. Оба корабля, пришвартованные как раз напротив Тауэра, снова и снова оглашались нестройными воплями “Виват”, и королева, милостиво кивая, поощряла верноподданнический порыв разряженного по случаю праздника морского сброда.
Хитрец Рейли, напустив на себя вид смиренного благоговения, преклонив колено, держал в руках обтянутую лазурным шелком подушку. Небольшую, квадратную, с золотыми кистями и бахромой. На ней красовался переливающийся всеми цветами радуги жреческий венец – тот самый, который он все эти дни гордо носил в ознаменование блестящей победы.
– Как верный пес, отосланный рукой хозяина, чтобы принести из воды пронзенную стрелой дичь, так и я спешу припасть к вашим стопам, дабы преподнести сей ничтожный дар, сию корону, венчавшую верховных правителей Вест-Индии. И хотя блеск камней, покрывающий сию языческую корону, способен лишить рассудка всякого в тех заморских землях – он Ничто, блеск от стеклянного осколка близ совершенного бриллианта, перед красотой и великолепием моей королевы.
Я горько усмехнулся. Увы, что поделаешь, Елизавета была тщеславна. До дрожи, болезненно тщеславна. Должно быть, детство и юность, проведенные в жестком, холодном отлучении от двора, годы, проведенные в ссылке, почти что в заточении, наложили на ее характер неизгладимый отпечаток. Будучи хорошенькой лет в четырнадцать, она довольно долго слыла красавицей, впрочем, не совсем заслуженно. На ее беду, оспе нет дела до королевского величия, и, невзирая на все усилия лекарей, следы ужасной болезни все же виднелись на щеках королевы. Сейчас ей было сорок или что-то около того. Девичья прелесть ее уже весьма поистерлась, и нынешняя красота была нарисована на лице румянами, белилами и сурьмой, превращавшими лик августейшей “девственницы” в безжизненную маску. Но горе тому, кто бы не преисполнился восторга и не пленился неземным сиянием, исходящим от ее величества Елизаветы I, хранительницы веры, королевы Англии, Ирландии и Уэльса и прочая, прочая, прочая. Рейли был не из таковых. Заслужив благосклонный кивок и улыбку государыни, сменившей тортильон на лучезарную диадему, он, казалось, просиял так, что затмил на мгновение собственный подарок.
– Мой дорогой брат Эндрю здесь? – негромко произнесла королева, и я скорее прочитал по ее губам, чем услышал, этот вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22