На
колоссальном, в пол-этажа, панно с жутким совершенством воспроизводилось,
как нибы хватают отчаянно отбивающуюся обезьяну, - я почти физически
слышал надрывный визг жертвы; как метрах в двух подале, на другой ярко
светящейся картине, тащат разделанную тушу на костер, и еще дальше - как
ее поедают и каким удовольствием, почти блаженством, светятся нибы -
густым сиянием излучалась на нас картина пиршества.
- Отвратительно! - прошептала побледневшая Ирина.
- Выше еще отвратительней! - мрачно предрек Мальгрем.
Выше уже не было ни зверей, ни птиц, ни змей. Вообще статуй стало
поменьше, уже не лес самосветящихся изваяний, только отдельные фигурки.
Зато живопись становилась искусней и ярче, вместо красочных пейзажей
лесов, озер и вулканов - сцены сборищ. Мальгрем на четвертом этаже молча
подвел к ужасной картине: нибы поедали ниба. Это был, несомненно, ниб, а
не обезьянка, и ели его хмуро, без обжорного блаженства, запечатленного
этажом ниже. Неведомые художники изобразили не пиршества, а скорбную
трапезу - такой мне увиделась картина. Я долго всматривался в группу,
понурившуюся у костра, где жарился их собрат. На нижних этажах нибы
изображались рослыми, краснощекими, их почти безносые лица с вытянутым
вперед - по-звериному - ртом, были по-своему привлекательны, запавшие
глаза под покатым лбом смотрели весело и разумно. Ничего из внешней
привлекательности теперь и в помине не было. Унылые фигуры, бесстрастные
лица, тусклые глаза, висящие как плети длинные руки...
- Впечатление, что к каннибализму нибов принудила голодуха, - оценил
я картину, - И они не радуются, что нашли такой страшный выход из
безвыходной нужды.
- На том этапе их истории, лет тысячи две назад по земному счету,
возможно, это было и так, - возразил Мальгрем. - Но потом они возвели
нужду в добродетель. Нибоедение превратилось в ритуальный обряд. На пятом
и шестом этажах вы увидите сами, какое пышное оформление получил
каннибализм.
На пятом этаже обезьян уже не было ни среди статуй, ни на картинах.
Очевидно, к этому времени их больше не существовало. Не существовало и
птиц и зверей, или, быть может, они стали так редки, что нибы перестали
воспроизводить их в рисунках и изваяниях. Теперь скульпторы и живописцы
сосредоточились на изображении своих сородичей. Нибы как бы погрузились в
самопознание - и картины и изваяния передавали их настроения и мысли. Я
долго не отрывался от скульптуры молодого ниба: печальное лицо, сумрачные
глаза, длинные руки, сложенные крестом на груди, - совершенный образ
скорби. Рядом старик глядел веселей, он улыбался, подняв вверх лицо, шея и
руки его были обвиты пурпурными лентами, гирляндами пурпурных цветов,
краски не светились, а пламенели.
- Вас не удивляет убранство старика? - спросил Мальгрем. Мы с Ириной
одновременно пожали плечами. - Тогда подойдем вон к той картине.
На картине был изображен такой же старик, убранный такими же яркими
лентами и гирляндами цветов, и на лице его сияла такая же радостная
улыбка, он готовился к чему-то отрадному - таким его живописал художник.
Но готовили старика к закланию. Тускло светились раскаленные камни костра,
стояли палачи с каменными секирами в руках. А у самого костра рослый ниб с
распростертыми руками, казалось, призывал свыше благословение на жертву.
- Здесь они священнодействуют перед казнью, на соседних картинах -
пожирают казненного, - прокомментировал Мальгрем. - На последнем этаже
такие же сценки, только мастерством похуже.
Уже к концу пятого этажа стало видно, что и краски светят не так
ярко, и рисунки не так выразительны. На шестом, последнем, этаже каменные
изваяния выглядели грубыми поделками. На картинах появились новые сцены: к
очагам на заклание вели уже не одних стариков, попадались и молодые. Но с
тем же изощренным старанием живописцы изображали на лицах жертв
удовлетворенность, почти радость.
- Противоестественно! - с негодованием воскликнула Ирина. - Никогда
не поверю, чтобы живое существо, особенно молодое, радовалось, что его
убьют, а потом съедят!
- Возможно, религиозное изуверство, - сказал я. - Фанатики впадают в
экстаз. На Земле в старину люди с ликованием самоумертвлялись, чтобы
обрести посмертное блаженство.
- Религиозных обрядов мы не обнаружили, - тихо проговорил Мальгрем.
Он наклонился над перилами галереи и что-то высматривал. - Нас
выслеживают! Я побегу вниз, а вы не торопясь идите за мной.
Когда мы с Ириной сошли с последней галереи, Мальгрем разговаривал в
зале с двумя нибами. Я впервые увидел живого ниба. Оба были и похожи, и
непохожи на изваяния и фигуры на картинах - те же, но ростом пониже, с
тусклыми лицами, с неживыми глазами; узкие, покатые плечи плавно
переходили в шею; вытянутый вперед губастый рот придавал сходство с
собакой; пальцы, непомерно длинные и гибкие, нервно шевелились. Они что-то
произносили, нечленораздельные звуки сливались в протяжный гуд - низкий у
одного, повыше у другого. Мальгрем держал портативный дешифратор, провод
от него был вставлен в ухо. Гул оборвался, Мальгрем похлопал по
конусовидному плечу одного ниба, подтолкнул другого, и они юркнули в
туннель выхода.
- Забеспокоились, не разбойничаем ли в их священном дворце, - сказал
Мальгрем, вынимая провод из уха. - Я объяснил, что ничего изымать не
будем. Мы можем спокойно возвращаться на станцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42