Точнее – места, где докладчик слега поднырнул и теперь захлебывается. И если они начнут задавать вопросы, касающиеся именно этих моментов, я буду выглядеть фанфароном, который пытается скрыть пустоту за развесистыми словесами.
Вот что меня в первую очередь беспокоит. Правда, Никита с Авениром считают, что никто ничего серьезно щупать не будет. Это уже – потом, когда статья выйдет в сборнике. А «на голосе», ну – послушают, ну – зададут пару вопросов. Не беспокойся, вопросы мы организуем заранее. Никита клянется, что я получу их уже нынче вечером. Таким образом на подготовку ответов у меня будет целых два дня.
– Тебе двух дней хватит? В крайнем случае проконсультируешься у меня или у Авика. А зададут эти вопросы, и – лимит времени будет исчерпан. Хочешь – не хочешь, переходи к следующему докладу.
Никита, разумеется, прав. Никита всегда прав в том, что касается организационных моментов. Он такие моменты просто мозжечком чувствует. Спорить с ним бесполезно, и, поколебавшись для видимости, я соглашаюсь. Правда, какой-то осадок у меня все равно остается. Какое-то смутное ощущение, что я ступаю в трясину, которая может засосать с головой.
Тем не менее, я отчаянно машу рукой – ладно. Авенир шумно вздыхает и с треском переламывает авторучку. Ему, видимо, очень не хочется самому вылезать на трибуну. А Никита удовлетворенно хмыкает и потирает ладони.
Глаза у него блестят.
– Ну, вот и хорошо, – радостно говорит он. – Вот и хорошо, значит – проехали. А теперь давайте решим, где следует остановиться.
В коридоре, уже у лестницы, ведущей к выходу, меня перехватывает Ромлеев. Он выкатывается из закутка, в свою очередь коротким отрезком ведущего к директорскому кабинету, поднимает брови, всплескивает ладонями, как будто встретить меня – это приятная неожиданность, и, по-приятельски взяв под руку, осведомляется, не уделю ли я ему пару минут.
И его радость от встречи, и административная озабоченность, звучащая в голосе, вполне естественны и без малейшей доли какого-либо наигрыша, и все-таки у меня возникает странное чувство, что Ромлеев намеренно караулил, пока я здесь появлюсь. Конечно, трудно представить себе, чтобы директор крупного института, профессор, доктор социологии, член-корреспондент Российской академии наук, как, впрочем, и действительный член нескольких иностранных академий, вице-президент Европейского конгресса социологов, и прочая, и прочая, топтался в бы в своем закутке, высматривая рядового сотрудника, кстати, не имеющего даже степени кандидата наук, но у меня все же возникает именно такое странное чувство. Ведь, ей-богу, топтался, ей-богу, осторожно высматривал.
Впрочем, Ромлеев не дает мне разобраться в своих ощущениях. С чрезвычайной мягкостью, но очень решительно он увлекает меня на лестничную площадку, которая для нас тут же освобождается, отводит вправо, где висит табличка, разрешающая курение, оглядывается, вновь подняв брови и как бы проводя вокруг отграничительную черту, и, дождавшись, чтоб хвост, который всегда за ним тянется, оказался на достаточном расстоянии, совершенно по-дружески спрашивает о моем настроении.
Это, разумеется, только предлог. Мое настроение его нисколько не интересует. Уже через пару секунд, выслушав краткий ответ, Ромлеев переходит к проблемам, связанным с конференцией. По его словам, дела здесь обстоят не слишком благополучно. Сэр Энтони (Великобритания), который, несомненно, был бы на конференции звездой первой величины – еще бы, живой классик, легенда социопсихологии! – неожиданно заболел, и теперь непонятно, отважится ли приехать. Ромлеев созванивается с ним практически через день, и по состоянию «на вчера», ситуация, к сожалению, остается прежней: небольшая температура, врачи рекомендуют сидеть дома. А без сэра Энтони какая же конференция? Без сэра Энтони это будет что-то очень провинциальное. К тому же немного капризничает Войчек из Праги. Там что-то случилось, приглашение на конференцию ему пришло с большим опозданием. Это, конечно, уже кто-то из девочек напортачил. И вот теперь Войчек упрямится; у него, видите ли, назначен на это время ежегодный «Чешский коллоквиум». Он просто физически не способен его передвинуть. А проблемы с латиноамериканцами? Тут Ромлеев выразительно морщится и машет рукой. Никогда в жизни он больше не будет приглашать никого из Латинской Америки. Все, господа, спасибо. Мы – поняли, никаких обид не имеем. И в дальнейшем, если вдруг захотите приехать, мы будем рады и встретим вас, разумеется, как почетных гостей. А не захотите, ну что ж, остается только выразить сожаление. Конечно, хотелось бы, чтобы была представлена и Латинская Америка тоже. Однако, раз такие напряги, бог с вами, ладно, как-нибудь обойдемся.
Ромлеев вовсе не жалуется, как может показаться постороннему человеку. Просто он таким образом дает мне понять масштаб встающих перед институтом проблем. И заодно – мою собственную величину во всем этом пространстве. Это – артподготовка, после которой должно начаться продвижение главных сил. Я с понимаем слушаю и жду продолжения. Ведь не посоветоваться же со мной он в самом деле решил. С какой стати он будет со мной советоваться? И действительно, обозначив несколькими штрихами величественные государственные заботы, Ромлеев переходит к делу, ради которого, он меня, вероятно, и караулил.
Для начала он осведомляется готов ли доклад, который мы собирались представить. Вы же знаете, Валентин Андреевич, насколько важно для вашей группы обозначить свою тематику? Когда еще у вас будет такая возможность? А узнав, что доклад готов и может быть сделан хоть через минуту, осторожно интересуется, кто именно будет выступать с ним на открытии конференции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12