Единственная “милость”, которой всегда хватало – это была немилость по отношению к иноверцам и еретикам: резню-то всегда можно устроить. Под конец народ решил, что церковники ему лапшу вешают и отказал им в десятине. Но обернулось это тем, что в дурные мозги стали легко западать всякие языческие соблазны и жестокие культы, отчего народу казалось, что притулился к чему-то крутому и великому.
Короче, к концу двадцатого века особи homo sapiens так и остались в куче своей мелкими крысятниками, без внутренней свободы и силы духа, потому-то и получили по рогам при встрече с Будущим.
Вот почему новой религией большинства землян стал аятоллльский Ислам, извращенный в культ Немилостивого Бога.
Вот почему паразит и хищник Плазмонт заделался подателем Милости для тысяч и тысяч слабосильных душ по всей Космике.”
Анонимный пользователь сетевого эфира. Самостоятельная передача, 2075 г, округ Тарсис, префектура Марс. Сообщение терминировано службой “Бет”.

15. “Никто не заметил потери бойца”, сентябрь 2075г.(месяц фруктень 10 г. от Св.Одервенения.)

Помехи. Настройка канала. Четкий прием. Симплекс.

Сановный муж Одноух катил в стольный град из подначального Березовского воеводства. Путь лежал по Новому Теменскому шляху, где было не страшно, даже в сей предвечерний час, буде на землю уже легли длинные тени. Потому и охрана большая не требовалась – токмо два десятка ратников. Головы воров и татей были насажены на колья, каковые отмечали версты – дабы служить назиданием любому, кто поддастся бесовскому искушению. Много усилий было положено, дабы конец поставить вольному перетеканию народа с места на место, поскольку “жидкое” состояние рождает тягу к воровству и татьбе. Теперь почти не осталось бесполезного, праздного и вредного люда, каждый ноне прикреплен к правильному месту: крестьянин – к земле в своей деревне, дворянин и стрелец – к своему полку, казак – к своей заставе, ревнитель веры – к своему приходу, мастеровой и подмастерье тащат свое тягло в посаде. Даже купец, искони подвижный человек, прикреплен повинностью к определенному пути и товару и посему обязан отчет держать перед приказными дьяками, како на таможнях, так и в родной слободе. Всякий должен утруждать себя пред лицом государя, дабы мог Пресветлый за всем пригляд держать и правильное руководство иметь.
Одноух удовлетворения ради вспоминал, насколь удачно исполнял он поручения государевы в своем воеводстве – скорый суд над бродягами и разбойниками чинил; подати брал и с сохи, и с лавки, и с короба, и с быка, и с барана, и за проезд через мост, и за переправу через реку, и за стакан испитой водки; сторожевые полки исправно содержал, гоняя дворян на ратную службу, и не давая боевым холопам почивать спокойно; мосты да дороги ладил и вовремя починял – так что по ним и волосатый слон гульнет, не порушит; зерно в казенные житницы засыпал; что положено – в столицу отсылал, сколько надо – на голодный год оставлял; остальное давал на пропитание дьякам, служилым и холопам. Да еще превратил вотчины князя Березовского и прочих изменников в образцовые казенные поля. Не со стыдом воевода появится пред очи государя.
Одноух отпил из жбана с пивом, с кряканьем закусил хреном… и почувствовал недомогание в животе своем – неприятную тяжесть, напор гнилых ветров и шевеление дурных веществ. Он махнул рукой дьяку, сидевшему рядом на низкой скамеечке, тот проворно высунулся в окно возка и крикнул кучеру, чтобы остановился – господину сойти надоть.
Одноух спустился по мигом приставленным ступенькам, зыркнул по сторонам и вперед – шагах в десяти подле обочины шелестели малиновые кусты, поглядывая веселыми темно-красными глазками. Туда воевода и направил стопы свои, оставя легкую летнюю шубу на куньем меху в руках у холопа. Несколько ратников двинулось было следом, но Одноух обронил, не оборачивая головы: “А вот глупости не надо. Человек хочет, чтобы никто у него над душой не торчал.”
Воевода, хрустя сучьями, протиснулся вглубь кустов, и когда воинов не стало видно, спустил порты, сел орлом, сунул в рот несколько сочных ягод и опростался. Сразу стало хорошо и приятно…
Неслучайно взгляд его притянулся к поросли свежей травы – та яркая была, словно лучезарная и как будто звала его к себе. А что ежели ею подтереться? Воевода поднялся, со спущенными портами засеменил к яркому травяному пятну, оказался посреди его и тут… провалился. Как в котел каши, в болотную жижу, в выгребную яму. Он и вякнуть не успел, как у него в устах будто кулак застрял. Жижа вся состояла из мышц мощных, она скручивала воеводу, сдавливала – словно целая толпа заговорщиков, оттягивала голову, пережимала выю как злоумышленник. Одноух почувствовал, что тает, пропадает почти без боли, инда перестают слушаться одна за другой, и ноги, и руки, засим растекаются объемное брюхо и широченная спина. Гуща залепила очи, воевода еще успел почувствовать, как она проливается в череп, спокойно помыслил: “А что хоронить-то будут?”, и перестал быть…
Ратники, вволю надымив своими чубуками, смекнули, что больно долго их господин изволят отправлять надобность. Начальник отряда и два десятника осмелились зайти в кусты, дабы проведать сановного мужа, и изрядно удивились. Воевода лежал со спущенными портами совсем без чувств в луже какой-то грязи – где угадывались и истлевшие тряпки, и даже человеческие кости. В лице его и кровинки не было. Воины крикнули лекаря и он, немало помучившись, привел-таки высокого начальника в правильное чувство. Тот сел и долго, распахнувши рот, глядел вперед себя безо всякого смысла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121