А потом она захотела родить Павлика и взяла меня назад, чтобы я нянчила братика. Ведь папа на Волге зимой не работает, а сама ещё больше, чем всегда, шьёт. Она, знаете, чепчики, если с прошивками, продаёт по двугривенному, а если без прошивок, то по гривеннику. Мама меня выучила петли метать, когда чепчик делает на пуговичке, а когда на тесёмках, то я умею тесёмки пришивать.
Аночка перестала говорить, засмотревшись на раскрашенную картинку в полный лист книги. Вера Никандровна с сыном стояли по сторонам от неё, глядя за её лицом, переменчивым от любопытства, с приподнятой верхней губой и опущенными тяжёлыми вздрагивающими веками. Она чувствовала себя непринуждённо и подробно, громко вздыхая, осмотрела жилище Извековых, когда её привёл Кирилл. Подвальная квартира с чугунными коваными решётками на окнах, как у старых церквей, показалась ей чрезвычайно интересной. В большой комнате она остановилась перед книжным шкафом и очень была удивлена, что в маленькой комнате обнаружилась ещё целая горка с книгами.
— Это все читаные книги или только так? — спросила она и, узнав, что книги есть всякие, и есть даже читаные-перечитаные, сказала:
— Мама говорит, если бы она не работала, то все время читала бы. Вы, наверно, никогда не работаете?
В обеих комнатах она сосредоточенно изучала постели, накрытые белыми одеялами, и потом утвердительно спросила:
— Наверно, там спите вы, а тут вы, да? А мы спим так: папа с мамой и с Павликом, а я на сундучке, отдельно.
У Кирилла она пересмотрела на стенах картинки, но они ей не понравились: висели какие-то одноцветные бородатые дедушки и огромный рисунок из непонятных белых чёрточек на синей бумаге.
— Что это?
— Разрез парохода, — сказал Кирилл.
— Как разрез? — удивилась она, переводя взгляд с чертежа на Кирилла и на его мать.
Они засмеялись, и Кирилл спросил:
— Не веришь, что пароход можно разрезать?
Аночка отошла молча от парохода, заглянула в кухню, со вздохом покачала головой на широкую русскую печь.
— У нас в ночлежке кухни нет, а ещё когда мы жили на квартире, когда я была немножко больше Павлика, мама говорит — у нас была кухня. А теперь, как Павлик родился, так мама купила керосинку и делает тюрю для Павлика или кашку. А нам с папой, когда купит на Пешке пирог с ливерком, тогда тоже разогреет на керосинке. Во всей ночлежке у нас у одних керосинка. Все как есть у нас просят, только мама ни за что не даёт. И верно: на всех ведь не напасёшься…
Ей предложили посмотреть книгу с картинками, она быстро села на диван, разгладила на коленках платье, показала Вере Никандровне по очереди растопыренные пятерни, переложив с одной ладони на другую полтинник:
— Чистые. Я недавно мыла.
И вытерла руки ещё, для верности, об живот.
Картинка, на которую она засмотрелась, изображала улицу, забитую толпой пёстро разодетых людей, махавших руками и приплясывавших. В воздухе над ними реяли яркие зеленые, красные шары, вились и клубились змеями бумажные ленты, сброшенные на толпу другими людьми с балконов больших домов.
— Они в жмурки играют? — спросила Аночка.
— Нет, это карнавал, — ответил Кирилл.
— А почему они все завязались?
— Они не завязались. Это на них маски.
— Зачем?
— Чтобы не узнать друг друга.
— А зачем у них дырки прорезаны? Они ведь все видят.
— Все равно, они узнать не могут друг друга.
— Они артисты?
— Почему артисты? — спросила Вера Никандровна. — Разве ты знаешь, что такое артисты?
— Знаю. Которые притворяются, — не раздумывая, ответила Аночка.
— Притворяются? И ты видела когда-нибудь артистов?
— Видела. К нам вот только что приезжали. Один вот такой вот, чёрный.
Она показала пальцем на пляшущую чёрную маску в развевающейся накидке и вдруг фыркнула в кулачок, как школьница на уроке.
— Он подарил папе полтинник, мы с мамой взяли да отняли у папы.
— Он тебя пожалел, а ты смеёшься над ним. — сказал Кирилл, тоже посмеиваясь.
— Значит, в театре ты артистов не видала? — допытывалась Вера Никандровна. — И в балаганах тоже не была, нет?
— Я у мамы просила на карусели меня сводить, она все обещает да обещает, а сама не идёт.
— Кирилл, ты ведь собирался на карусели, возьми её с собой. Когда ты идёшь?
Он помедлил, одёргивая складки рубашки, стягивая их за спину в сборчатый хвостик, торчавший из-под тугого пояса, — как было модно у всех мальчиков.
— Я думал — завтра. Но, наверно, я пойду не один.
Он сказал это просто, однако Вере Никандровне тотчас представилось, что он не хотел этого говорить, что она вмешалась в его особую жизнь, которая все заметнее начинала складываться в стороне от дома, где именно — она ещё не могла уловить. Несомненно было, что Кирилл обходил разговоры, способные прояснить её догадки о новых его интересах, или привязанностях, или увлечениях. Она в душе гордилась, что воспитала сына на основе взаимного уважения, то есть тем, что они не только любили, но и уважали друг друга, и в особенности, конечно, тем, что она уважала сына. В раннем детстве она внушала ему самостоятельность, незаметно подсказывая, что воля сына, по природе, не может противоречить матери, что желания родителей и детей естественно совпадают. Она была убеждена, что эта хитрость даст превосходный результат. И правда, Кирилл действовал всегда так, как хотел, и поэтому у него не было надобности что-нибудь скрывать. Ложь возникает там, где появляется принуждение. Она — горький плод насилия. Вера Никандровна никогда не принуждала сына к тому, чего он не хотел. И Кирилл платил ей за свою независимость полным доверием.
Такое воспитание она считала мужским и дорожила достигнутым, особенно потому, что вырастила сына без мужской помощи (отец Кирилла утонул в Волге, захваченный на лодке бурей).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122