— У Веры Никандровны сына забрали.
— У какой Веры Никандровны? — спросил Цветухин. И, сразу круто обернувшись, сказал: — Александр, это что же, Кирилла?.. Кирилла? — опять обратился он к Аночке. — Кирилла Извекова, техника, да?
— Ну да, — сказала Аночка, — а какой же ещё сын у Веры Никандровны?
— Что ты болтаешь? Как — забрали?
— Ни капельки не болтаю. Я у Веры Никандровны вчера весь день пробыла. А ещё раньше, ночью, один наш дяденька видел, как его забрали и повели.
— Кто повёл? Куда? — допытывался Цветухин и, вдруг поняв, что она говорит правду, замолчал и — с поднятыми бровями — опять глянул на Пастухова.
Александр Владимирович стоял не шевелясь. Нижняя часть большого лица его отяжелела, глаза прищуривались и порывисто мигали. Каждая черта его на свой лад выражала разочарование. Он как будто далеко уходил и возвращался, чтобы опять уйти с какой-то неуверенной мыслью. Цветухину почудилось, что Пастухов поймал себя на неприятном заблуждении и не в состоянии поверить, что заблуждался.
— Что же это, Егор, мальчишек хватают? — сказал он наконец.
Взяв Аночку за подбородок и сильно приподняв её голову, он испытующе глядел ей в смело раскрытые глаза.
Внизу опять стали налаживать певучий спор:
— А вот идёт, а вот идёт!
Но тут же пение распалось, кто-то перебил его командой: стой! — потом: держись! — потом множество людей разноголосо и смутно зароптало, заругалось, и Аночка, как-то жалостно пискнув, одним прыжком перемахнула через парапет, спрыгнула на перила пристани и оттуда бросилась, по-мышиному изворотливо, между ног у людей, которые затолпились на сходнях.
— Несчастье! — проговорил Цветухин, перегнувшись через парапет и стараясь разглядеть, что произошло внизу. — С Парабукиным несчастье, — быстро сказал он и сорвался с места, прихватив одной рукой накидку.
Парабукин лежал на спине, закрыв глаза и дыша короткими всхлипами, будто сдерживая плач. На лбу его блестел пот. Вокруг тесно стояли крючники, пререкаясь, как упал Тихон — спиной или боком.
— Как же так? — повторял Цветухин, протискиваясь сквозь толпу и обращаясь к каждому, кто давал ему дорогу.
— Подшибли веретеном, — сказал один.
— Каким веретеном?
— Да якорем свалили. Поторопились дёрнуть, — объяснил другой. — Тесно тут.
— Мы бы развернулись, — сказал третий, — да тут, черт, поставили раскоряку. — Он стукнул кулаком по крылу биплана, отозвавшегося пчелиным гудением проволок.
— Надо доктора. За доктором послать или за фельдшером. В чувство привести, — торопился Цветухин, нагибаясь рядом с Аночкой, которая присела на корточки у головы отца.
— Ничего, народ живучий, — спокойно произнёс пристанной агент, поправив за ухом карандашик.
— Аптека, должна ведь быть аптека на пароходе, — не унимался Цветухин.
— Да не мешайся, барин. Не впервой, — сказал исхудалый грузчик в колючей пегой бороде. — Бери, братцы, на конторку его, на корму.
Крючники нагнулись и подняли Тихона.
— Размяк батя, — вздохнул кто-то.
Его понесли, нестройно и часто переставляя ноги. Аночка бежала позади, постукивая друг о дружку стиснутыми кулачками. Цветухин шёл за ней.
На корме Тихона опустили, подложив под голову заплечье. Пегобородый крючник снял с гвоздя пожарное ведро, навязал на чалку и, кинув за борт, черпнул воды.
— Ну-ка, дочка, — сказал он, — посторонись! — и окатил Тихона водой.
Кудри Парабукина потемнели и плотно облепили голову, она стала маленькой, и по-покойничьи выдался шишкастый белый лоб. Но тут же дрогнули, приоткрылись лиловатые веки, матово проглянули из-под них ещё слепые зрачки, грудь колыхнулась, Парабукин застонал. Подобрав под себя локоть, он хотел приподняться, но не мог.
— Станция… — просипел он.
Аночка ухватилась за его руку.
— Где больно, пап? — вскрикнула она надсадным голоском и опять нетерпеливо стиснула кулачки.
Он повёл на неё бледно засветившимся взором, щеки его дёрнулись.
— Матери… не говори, — выдавил он отрывисто и первый раз ёмко и шумно вздохнул.
Пегобородый выплеснул за борт остатки воды, повесил ведро на место, в ряд с другими, на каждом из которых были намалёваны по одной букве слова «Самолёт», и махнул рукой:
— Айда, ребята. Выдюжил батя, отдышался.
Они стали расходиться, вытаскивая и разматывая кисеты с табаком.
Цветухин поднял глаза. На корме парохода, поодаль от толпы пассажиров, наблюдавших сверху за происшествием, стоял Пастухов. Он курил папиросу, нервно и часто выталкивая клубки зеленого дыма. Цветухин, точно боясь стереть грим, аккуратно попрессовал платком височки, лоб, подбородок и посмотрел на платок. Платок был мокрый. Он побыл минуту в неподвижности, вдруг обернулся и подошёл к Аночке.
— Возьми, вытри ему лицо.
Аночка, будто не поняв, отстранила платок, но тотчас тщательно и нежно стала обтирать голову отца своим заплатанным узеньким рукавом.
20
В субботу, часу в двенадцатом ночи, у прокурора судебной палаты играли в карты, в домашнем кругу, за двумя стелами. Между робберами мужчины выходили на террасу покурить и размяться. Террасу обвивала неподвижная листва дикого винограда, подзолоченная светом электрической лампочки, в котором метались совиноголовки. Исступлённый трепет их крылышек, вспыхивавших и потухавших, подчёркивал безмолвное спокойствие ночи.
Прокурор прохаживался под навесом винограда, останавливаясь на поворотах и с любопытством наблюдая за бабочками. С ним рядом ходил и так же останавливался постоянный гость дома, младший из его подчинённых, кандидат на судебную должность Анатолий Михайлович Ознобишин. У него было чуть-чуть кенгуровое сложение — коротковатые руки с маленькими, не мужскими кистями, высокие ноги, утолщённое книзу, немного отстававшее при ходьбе туловище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122