Гилберт Кит Честертон: «Странное затворничество старой дамы»

Гилберт Кит Честертон
Странное затворничество старой дамы


Клуб удивительных промыслов – 6


sad369 Санкт-Петербург; 2000
Гилберт Кит ЧестертонСтранное затворничество старой дамы Беседа Руперта Гранта привлекала, во-первых, тем, что он разворачивал перед вами фантастическую цепь выводов, а во-вторых — тем, что он романтически любил Лондон. Брат его Бэзил сказал о нем: «Рассуждает он холодно, четко и — неверно. Но врывается поэзия — и выводит на правильный путь». Не знаю, относится ли это ко всем действиям Руперта, но одним случаем занятно подтверждается, и я о нем расскажу.Мы шли по одной из безлюдных бромтонских улиц, в тех ярко-синих сумерках, которые наступают летом в девятом часу и кажутся поначалу не предвестием тьмы, а восходом лазурного светила, сапфирового солнца. Лимонное свечение фонарей озарило прохладную синеву, и когда мы, беседуя, проходили мимо, из нее вырывалась порой бледная искра. Руперт разволновался, пытаясь втолковать мне свою девятьсот девятую теорию. Когда безумная логика овладевала им, он видел заговор в столкновении кебов, руку Промысла — в винтике, выпавшем из часов. Теперь он подозревал злосчастного молочника, который шел перед нами. То, что случилось позже, так интересно, что я забыл его доказательства. Кажется, Руперту не нравилось, что бидон — только один, и то маленький, да и плохо закрытый, молоко выплескивается на тротуар. Отсюда следовало, что молочник думает не о своем деле, а уж отсюда — что цель у него иная, и потому (тут какую-то роль играли грязные ботинки) он замыслил что-то совсем преступное. Боюсь, я слишком жестоко отверг это откровение, а Руперт Грант, человек прекрасный, но чувствительный, словно поэт или художник, немного обиделся. Он затянулся сигарой с той гордой стойкостью, которую считал необходимой для сыщика, и, кажется, прокусил сигару насквозь.— Дорогой мой, — язвительно заметил он, — держу пари на полкроны: где бы молочник ни остановился, мы увидим что-нибудь особенное.— Это я могу, — засмеялся я, — идет.Примерно четверть часа мы молча шли за таинственным молочником. Он убыстрял шаг, мы едва поспевали, а молоко, серебряное в свете ламп, выплескивалось на тротуар. Внезапно он юркнул куда-то вниз. Я думаю, Руперт и впрямь считал его кем-то вроде эльфа, и миг-другой не удивлялся. Потом, крикнув мне что-то, он кинулся за ним и тоже исчез.Я ждал его минут пять, прислонившись к фонарю, пока молочник не возник снова, поднявшись по ступенькам уже без бидона. Он убежал, прошло еще минуты три, и тут вылез Руперт, бледный, но смеющийся, что с ним обычно и бывало, когда он разволнуется.— Друг мой, — сказал он, потирая руки, — вот вам ваш скепсис. Вот вам мещанское недоверие к городской романтике. Гоните полкроны, в них и выражается ваша прозаическая сущность.— Что? — недоверчиво воскликнул я. — Неужели с молочником и впрямь неладно?Руперт как-то поблек.— С молочником? — переспросил он, пытаясь сделать вид, что не совсем понял. — Ах, да, молочник! Н-нет, дело не в нем…— А что же с ним? — неумолимо продолжал я.— Честно говоря, — ответил Руперт, переминаясь с ноги на ногу, — молочник, если судить о действиях, произнес: «Молоко, мисс» — и передал бидон. Конечно, он мог сделать тайный знак…Я расхохотался.— Идиот! — сказал я. — Да признайте вы, что ошиблись! С чего бы ему делать знаки? Вы же сами признали, что ничего особенного с ним не было. Признали?Руперт сосредоточился.— Ну если уж вы спрашиваете, — сказал он, — да, признал. Может быть, он просто себя не выдал. Может быть, я был не прав.— Что ж, — сказал я, немного рассердившись, — вы должны мне полкроны.— Вот тут я не согласен, — суховато возразил Руперт. — Возможно, слова его невинны. Возможно, невинен он сам. Но полкроны я вам не должен. Условия пари предлагал я, и они — такие: где бы он ни остановился, мы увидим что-нибудь особенное.— Значит?.. — сказал я.— Значит, особенное мы увидели, — отвечал он. — Пойдемте, посмотрите, — и прежде, чем я вымолвил слово, утонул в синем сумраке дворика. Ничего еще не решив, я последовал за ним.Проникнув во дворик, я почувствовал себя очень глупо — в полном смысле слова это был колодец. Запертая дверь, закрытые ставни, короткая лесенка, по которой мы спустились, дурацкая нора, дурацкий человек, который меня привел и чему-то радуется… Я собрался уйти, когда Руперт схватил меня за локоть.— Послушайте! — сказал он и постучал левой рукой о ставни с такой решительностью, что я остановился. Изнутри доносилось какое-то бормотание.— Вы говорили с тем, кто внутри? — спросил я.— Нет, — угрюмо усмехнулся он, — но очень хотел бы. Знаете, что он бормочет?— Конечно, нет, — ответил я.— А вы прислушайтесь, — резко проговорил Руперт.Примерно минуту я стоял, вслушиваясь, в тишине аристократической улицы. Сквозь длинную щель доносился непрестанный стонущий звук, понемногу сложившийся в слова: «Когда я выйду? Когда же я выйду? Когда меня выпустят?»— Вы что-нибудь понимаете? — спросил я, рывком повернувшись к Руперту.— Может быть, вы думаете, что я преступник, а не сыщик? — ехидно сказал он. — Нет, мой друг, я ничего не понимаю. Женщина эта (голос — несомненно женский) не моя брошенная дочь и не одалиска моего сераля. Просто когда я слышу, как зовут на помощь и бьют по ставне кулаком — да, минуты три назад, — мне кажется, что это необычно, вот и все.— Простите, мой друг, — сказал я, — однако сейчас не время для споров. Что мы будем делать?В руке Руперта Гранта сверкнул складной нож.— Прежде всего, — ответил он, — мы займемся взломом.
1 2 3 4 5 6 7