Звук был не то чтобы очень громкий, но как бы состоял из целой серии глухих, тяжелых ударов, как если бы кто-то упорно ломился в деревянную дверь. Далее последовал не то треск, не то скрип, будто дверь поддалась или распахнулась. Он отворил дверь собственной спальни и вслушался; но по всему дому порхали говор и смех, так что не было никаких оснований опасаться, что чьи-то призывы не будут услышаны либо незваный громила вломится к беззащитно-сонным гостям. Он подошел к своему отворенному окну, глянул на льдистый пруд, окруженный чернеющим лесом, на полощущуюся в лунном луче нимфу посередине и снова вслушался. Но на тихом этом месте вновь воцарилась тишина; и как упорно ни напрягал он слух, он ничего не мог различить, кроме дальнего одинокого взвоя убегавшего поезда. И тогда он подумал - чего только не услышит бодрствующий в самой глухой ночи; пожал плечами и устало растянулся в постели.
Проснулся он вдруг, сел рывком в постели, и уши ему, как гром, наполнил бьющийся, душераздирающий крик.
Секунду он сидел застыв, потом соскочил на пол, путаясь в полах балахона из мешковины, который весь день проносил, и кинулся к окну. Открытое, но завешенное плотной шторой, оно задерживало в комнате ночь; но когда он штору отдернул и высунулся наружу, то увидел, что серебристо-серый берег уже сквозит в обступивших озерцо деревьях. Но больше он ничего не увидел. Хотя звук явно влетел в окно с этой стороны, вся сцена стояла пустая и тихая в утреннем свете, какой была и под лунным. Но вдруг длинная, равнодушная рука Хорна Фишера, несколько небрежно оброненная на подоконник, впилась в него, как бы унимая дрожь, а пронзительные синие глаза побелели от ужаса.
Кажется, с чего бы такие преувеличенные, ненужные страсти, учитывая здравые усилия рассудка, с помощью которых он одолел свою нервозность по поводу шума накануне вечером? Но тот был звук совсем иного свойства. Он мог объясняться тысячей разных вещей - от колки дров до битья бутылок. Звук же, раскатившийся эхом в рассветной мгле, мог иметь одно-единственное объяснение. То был страшный вопль, ужасный голос человека; и хуже того - он узнал этот голос.
Он понял вдобавок, что то был крик о помощи. Ему показалось даже, что он разобрал самое слово; но коротенькое словцо тотчас пресеклось, оборвалось, заглохло, будто удушенное, канувшее куда-то. В ушах у Хорна Фишера застрял только дразнящий отзвук; но у него не оставалось никаких сомнений в том, кому принадлежал голос. У него не оставалось сомнений, что зычный, мощный голос Фрэнсиса Брэя, барона Балмера, прозвучал с первым лучом рассвета в последний раз.
Как долго простоял он у окна, он сказать бы не мог. Очнулся он, лишь когда увидел первое живое существо на мерзлом ландшафте. По тропке над озером и прямо у него под окном медленно, тихо, с совершенным самообладанием ступала фигура, важная фигура, облаченная в торжественный багрец; то был итальянский князь, все еще в оснастке кардинала. Большинство гостей так несколько дней и жили в маскараде, да и сам Хорн Фишер находил свое вретище удобнейшим халатом; однако странно было видеть раннюю пташку в столь законченном попугайно-красном параде.
Похоже, ранняя пташка и вовсе не ложилась спать.
- Что случилось? - резко окликнул его Хорн Фишер, высовываясь из окна; и князь поднял к нему большое и желтое, как медная маска, лицо.
- Лучше обсудим это внизу, - сказал князь Бородино.
Фишер кинулся вниз по лестнице и в дверях столкнулся с обширной красной фигурой.
- Слышали вы крик? - спросил Фишер.
- Я услышал шум и вышел, - ответил дипломат, и так как он стоял против света, нельзя было разобрать выражения его лица.
- Но это был голос Балмера, - наседал Фишер. - Могу поклясться, это был его голос.
- Вы с ним хорошо знакомы? - спросил князь Бородино.
Вопрос, казалось бы, неуместный, был не лишен логики; и Фишер наобум ответил, что знакомство их было шапочное.
- С ним, кажется, никто близко не был знаком, - ровным голосом продолжал итальянец. - Никто, кроме этого его Брэйна. Брэйн гораздо старше Балмера, но, полагаю, у них было много общих тайн.
Фишер вдруг дернулся, словно очнувшись от забытья, и сказал другим, окрепшим голосом:
- Послушайте, может быть, нам все же выйти посмотреть, не случилось ли чего?
- Лед, кажется, тронулся, - ответил итальянец почти небрежно.
Выйдя из дому, они увидели темное пятно на сером поле, и вправду свидетельствовавшее о том, что лед подтаивает, как предсказывал накануне хозяин дома, и вчерашнее воспоминание вновь их вернуло к нынешней тайне.
- Он знал, что будет оттепель, - заметил князь. - И потому ни свет ни заря вышел на коньках. Может, он кричал, попав в полынью, как вы думаете?
Фишер глядел на него во все глаза.
- Вот уж Балмер не из тех, кто будет голосить из-за того, что промочил ноги. А это единственное, что ему здесь грозило: вода и до середины икр тут не доходит человеку его роста. Плоские водоросли видны под водой, как сквозь тонкое стекло. Нет, если бы Балмер проломил лед, он в тот момент ни звука бы не произнес, разве что потом было бы много шума. Мы бы увидели, как он пыхтит и топает, взбираясь по тропке, и требует сухие ботинки.
- Будем надеяться, мы еще увидим его за этим безобидным занятием, ответил дипломат. - В таком случае голос, очевидно, доносился из лесу.
- Что не из дому, это я могу поклясться, - сказал Фишер; и оба они исчезли в зимних сумеречных зарослях.
Лес темнел на фоне пламенеющего восхода; голые деревья словно опушились черным оперением. Много часов спустя, когда та же самая густая тонкая кайма темнела уже на прохладной зелени угасшего заката, еще не кончились розыски, начавшиеся на заре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55