Она продолжала, — Он лежит за предалами владений как Урика, так и Нибеная. Это оазис смерти под Джиустеналем.
Ого, он хотел сюрприза и получил, но крайне неприятный. Хаману опять пробежался пальцами по строчкам послания. Пять дней, сказала она, с тех пор как она обратилась к его темпларам. Десять дней, возможно, с тех пор, как были написаны слова, которые он чувствовал под пальцами. А сколько дней прошло с того момента, как Чорлас оставил эти шесты из дерева агафари для завывающей армии Джиустеналя, и тем, когда Чорлас написал письмо своей дорогой жене? Три, в самом лучшем случае, не меньше, чтобы старик сумел преодолеть свои эльфийские предрассудки, добыть себе быстрого канка и ускакать на жуке в пустыню.
У Хаману были свои собственные шпионы, и те из них, которые ездили на канках, то есть почти все, постоянно испытывали нужду в новых жуках. Он должен был услышать о шестах, оазисе и амбициях Джиустеналя, и тем не менее не слышал. Он коснулся ее сознания, почти незаметным отеческим касанием, не пробудив ни ее страхов и ее защиты. Она не ела три дня, но не из-за бедности, а потому что ее муж вернулся в Урик. Чорлас прятался в помещениях рабов их уютного дома. Между двумя ударами сердца Эден Хаману нашел ее дом в Урике и Чорласа в нем. Эльф был стар и честен, насколько может быть честен эльф-купец. У него было слабое сердце и он действительно хотел умереть внутри могучих стен Урика.
— А как насчет тебя, Эден из Дома Верлизаен? Ты тоже хочешь умереть в Урике, как и твой муж?
— О Могучий Король, мне совершенно все равно, где я умру, — спокойно сказала она. — Но пока я жива, мне хочется видеть врагов моего города под ногами моего короля.
Хаману засмеялся — а что еще может сделать мужчина, оказавшись лицом к лицу с такой кровожадной женщиной? Он взял немного желтой смолы из маленького ящика и стал разминать ее пальцами, пока она не стала гибкой и податливой. — Я сочту изменой, если мои темплары не доложат мне, что видели тебя и твоего заслуженного мужа около Фонтана Льва до захода солнца. — Он сделал из смолы кольцо, которое затвердело под его ледяным выдохом, и протянул Эден. — На память.
Ее лицо разгладилось и даже стало красивым, когда она улыбнулась.
* * *
Всегда тщательно выполняющий полученные поручения, Энвер завершил дела на Площади Столяров и вернулся во дворец прежде, чем Эден ушла, по-прежнему улыбаясь. Возможно она прошла мимо него, когда он шел на крышу с обычной толпой рабов, на этот раз вооруженных корзинами и швабрами. Хаману не спросил, однако, и даже не полюбопытствовал, тем более, что Энвер не спросил про труп Солеюза.
Энвер, кстати, совершенно не заинтересовался имением Солеюза.
— Ваше Всеведение, — сказал дварф с настолько низким поклоном, что коснулся лбом коленей, — Неужели я или мои наследники чем-то обидели вас?
— Конечно нет, дорогой Энвер. — Вопрос заслуживал не такого ответа, но Энвер никак не мог увидеть выражение лица короля. — Но что будет после? Между тобой и твоим отцом почти три сотни лет, разве не так? Возможно ты хочешь перемен.
— Забота о Вас — это цель и жизнь моей семьи, Ваше Всеведение. Даже больше чем жизнь — вечная честь.
— Я мог бы стереть мешающий тебе фокус-
Энвер внезапно выпрямился с такой яростью на лице, что Хаману даже отшатнулся на своем стуле, на ширину волоса.
— Я скорее умру.
— Тогда попозже, дорогой Энвер. А кстати, кто отвечал за лестницу этим утром? Этот дурак-, — Хаману показал на мокрое пятно, оставшееся на том месте, где умер Ренади и которое теперь ожесточенно терли рабы, — стоял передо мной вместе с заклинанием, которое маг-шарлатан спрятал в шкуре ящерицы и дал ему, и это заклинание не конфисковали. А позже здесь была женщина, она стояла там, где ты стоишь сейчас, и вынула сообщение из бусины, размером с твой большой палец. Полезное сообщение, будь уверен — Нибенай послал шесты из агафари в Джиустеналь — но кто-то на лестнице оказался более, чем беспечен, и я хочу, чтобы этот кто-то оказался в обсидиановых ямах.
Энвер знал, кто именно из исследователей проверял тех, кто находился в приемной: лицо мгновенно всплыло на поверхность сознания дварфа, вместе с многочисленными подробностями бурной жизни темплара — его мать умерла, отец был болен, жена беременна, геморроидальные шишки болезненно раздулись — ничто из этого не имело значения дла Хаману.
— В ямы, дорогой Энвер, — сказал он холодно.
И Энвер, который совершенно точно знал, что нет и не может быть тайных мыслей, когда находишься перед королем, быстро кивнул. — В ямы, немедленно, Ваше Всеведение. — Не рабом, как первоначально собирался Хаману, но надзирателем, так что нити на его рукавах останутся нетронутыми.
Хаману никогда не говорил намеками. Предоставленный себе самому, он правил Уриком жестко, даже жестоко по отношению к обычным смертным. Предоставленный себе самому он не хотел править городом немертвых, как делал Дрегош в Джиустенале.
Вместо этого Хаману выращивал своих темпларов, поколение за поколением, специально отбирая среди них бандитов, извращенцев и садистов — вроде Элабона Экриссара, который к тому же вступил в заговор с Нибенаем — для своего личного развлечения. Остальные, простой, почти-честный народ, переводили его непрощающую жестокость в более-менее выносимое правосудие.
Энвер, входивший во вторую группу, был и на самом деле слишком ценен, чтобы ссылать его на фермы Солеюзов. Хаману великодушно простил трюк Энвера, как он прощал зловредность Экриссара. Обе эти группы были основными частями его тысячелетнего правления в огороженном желтыми стенами городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115