— У Туризина не слишком много шансов, — мрачно сказал трибун. — Он не может вернуться через Бычий Брод на тот берег, чтобы начать войну с Каздом — сначала ему нужно одолеть Ортайяса и Варданеса. Но к тому времени как Гаврас побьет их, у него уже не останется земель — кочевники завоюют Империю, пока он осаждает свою столицу.— Все, что нам нужно сейчас, — это победа. И чем быстрее, тем лучше. Но это означает штурм, и я дрожу всякий раз, когда думаю об этом, — проворчал Гай Филипп.— Ни разу не видал я еще двух таких мрачных мужиков, — заметил Виридовикс. — Мы не можем идти, мы не можем остаться. Драться мы тоже не можем. Так, может, просто напьемся, если уж не остается ничего другого?— Я слышал советы, которые нравились мне меньше, чем этот, — хмыкнул Гай Филипп.Отсутствие логики, обычное для кельта, раздражало Марка. Усмехнувшись и склонив голову, он иронически спросил:— Ну и что же нам теперь делать, когда ты перебрал все варианты?— Я еще не исчерпал их, милый мой римлянин, — парировал кельт, и глаза его сузились. — Ты оставил в стороне коварство и заговор, а Гаврас этих возможностей не забывает. Ты слишком честен и доверчив, чтобы найти выход, но, как знать, не отыщут ли его другие?Скаурус одобрительно замычал — в словах Виридовикса была доля правды. Однако ему не слишком понравилось то, что кельт подразумевал под словами «честен и доверчив». «Простофиля» — вот что имел он в виду. Марк не думал, что заслужил такое определение.Марк не стал повторять ночи, проведенной с проституткой. Ее объятия не решили проблем, которые возникли у него с Хелвис. Раздоры их, если уж на то пошло, стали глубже. Все чаще и чаще тишина, разделявшая их, напоминала душное одеяло. Трибун вздохнул с облегчением, когда неприятные мысли эти были прерваны появлением рослого видессианина — императорского гонца для поручений. Он выпил последний глоток светлого видессианского пива — вино здесь было слишком сладким, чтобы пить его по утрам — и сказал:— Я слушаю тебя.Гонец поклонился ему, как любому старшему по званию командиру, но Скаурус заметил его слегка поднятую бровь и поджатые губы — для аристократов-видессиан пиво было напитком простолюдинов.— В палатке Его Величества во втором часу дня будет проходить офицерский совет.В Видессосе, как и в Риме, день и ночь делили на двенадцать частей, считая от восхода солнца до заката. Трибун взглянул на небо.— Ну что ж, времени достаточно, чтобы подготовиться.— Не желаешь ли ты глоток эля? — спросил Виридовикс посланца, протягивая ему маленький бочонок с пивом. Марк видел, как под огненно-рыжими усами кельта зазмеилась улыбка.— К сожалению, не могу, — ответил посланец Туризина. Голос его по-прежнему ничего не выражал. — Мне нужно передать поручение другим офицерам.Поклонившись во второй раз, он исчез.Как только гонец скрылся с глаз, Гай Филипп хлопнул Виридовикса по спине.— «К сожалению, не могу», — передразнил он видессианина. Центурион и кельт громко рассмеялись, забыв свои ссоры.— А не выпьешь ли ты глоток эля? — спросил его Виридовикс.— Я? Великие боги, нет! Терпеть его не могу.— Ну что ж, нет смысла пропадать хорошему напитку, — сказал Виридовикс и, припав к бочонку, сделал большой глоток.Командиров, собравшихся в палатке Туризина, было легко разделить на тех, кто знал о падении Резаины, и тех, кто еще не знал об этом. Волны нетерпения пробегали по первой группе, хотя едва ли кто-нибудь мог сказать, чего, собственно, ждет. Остальные сидели спокойно, как на любом другом офицерском совете, когда ничего особенного ожидать не приходится. В течение первых десяти минут казалось, что так оно и будет.Совет начался с того, что двое крепких охранников приволокли в палатку видессианского лейтенанта с длинной козлиной бородкой и испуганными глазами.— Ну, что еще стряслось? — нетерпеливо спросил Туризин, барабаня пальцами по столу. У него были куда более срочные и важные дела, чем этот трясущийся юнец, что бы он там ни натворил.— Ваше Величество… — дрожащим голосом начал лейтенант, но Гаврас взглядом заставил его замолчать и обратил взор на старшего стражника.— Арестованный, зовущийся Пастиллас Монотэс, вчера вечером в присутствии своих солдат нанес Вашему Величеству злобное и грязное оскорбление. — Голос солдата, обвинявшего Монотэса, был лишен всякого выражения.Видессианские офицеры, сидящие за столом, замерли с вытянувшимися лицами, а Туризин насторожился. Намдалени, каморы и римляне понимали свободу выражений как нечто само собой разумеющееся, но здесь была Империя, старое государство, переполненное правилами, строго регламентирующими отношение к членам императорской фамилии. Даже такой не вполне традиционный император, как Туризин, не мог потерпеть неуважения к своей высокой особе без того, чтобы не упасть в глазах подданных. Марк сочувствовал испуганному молодому офицеру, но знал, что не осмелится вмешаться в решение этого совета.— Чем же именно этот Монотэс оскорбил меня? — спросил Император. В его тоне слышалась официальность, принятая при дворе.— Ваше величество, арестованный говорил, что единственное, на что вы способны, — это осадить Видессос, что вы трусливый шакал, евнух с сердцем курицы и человек с рыком льва и душой мыши. Это его собственные слова, сказанные им, по-видимому, в состоянии сильного опьянения. — При последних словах в тоне гвардейца проскользнула наконец нотка человечности.Туризин внимательно посмотрел на Монотэса, который от страха; казалось, становился все меньше и меньше прямо на глазах.— Любопытную помесь зверей я собой представляю, а? — сказал он и усмехнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133