Хорошо хоть не отправили ужинать с прислугой. Вот и весь разговор, дядя, подумала я.
Теперь, когда она знает, что ты здесь, выставит охрану — чтобы близко не подпускать. Правда, последние три года моя охрана практически не сопровождает меня. Ну или они научились становиться невидимками.
Тут я вспомнила о призраке и вздрогнула. Тетушка, естественно, вопросительно подняла брови, и я нехотя сообщила, что голова еще немного ноет.
— И зачем тебя только понесло в этот автобус!
— Добрый знак, сестра, — отозвался дядя неожиданно с другого конца стола. Вот слух! И голос! Хоть и ощущается, что навеселе, а ровный и сильный. — Знаешь, как довольны сограждане! Теперь никто не посмеет сказать, что мы — горстка суеверных стариков.
— Попробовали бы сказать, — усмехнулась тетушка. А я едва не разинула рот. Она ему ответила! И стерпела обращение «мы»!
В конце концов я поднялась — пусть дома передо мной никто не склоняется, но традиции, чтоб им провалиться, соблюдаются. Тут же поднялись все. Я успела заметить, что дядя посмотрел в мою сторону, но не подал виду. Даже не подмигнул. Я отвернулась, кусая губы. Как тогда, в автобусе, я чуть не расплакалась.
Время изменяет человека. «Дядя, я хочу странствовать! — Да, малышка, ты сможешь уплыть, куда захочешь. — Но тетя меня не отпустит! — Я помогу тебе, Светлая…»
Равнодушно сорвала шапочку и перчатки, что полагалось одевать перед ужином, бросила на поднос склонившей голову служанки. Все это театр, обман, вся эта «любовь города». Что я, не смотрю телевизор? Прекрасно знаю, как все это достигается. В Университете некоторые почти открыто называли меня марионеткой. Иногда не очень-то заботясь, чтобы я не слышала.
Наверное, они правы. Дядя мне уже не помощник. Все равно сбегу.
Иначе…
Что будет дальше — я догадываюсь. Улыбнуться одному, поговорить вторым — «медовым» — голосом с другим, «подставить ушки» третьему, родить ребенка от четвертого. И так далее. Хорошая вещь — традиции. По которым до совершеннолетия (через пять лет) я могу потерять все, включая титулы, деньги, репутацию просто по воле тетушки или ее старцев-аристократов. Достаточно несколько раз проявить неповиновение.
Буду кормить синиц, излечивать лжебольных от болезней прикосновениями, говорить вдохновенные речи перед согражданами. Подвиг однообразия, вспомнились слова. Сагари, философ прошлого века. Или поэт?
С каменной улыбкой на лице я отворила дверь в свои комнаты и отпустила Миан, служанку. Прикоснулась ладонью к ее щеке — благословение — и заметила робкую улыбку в ответ. И она верит! Неудивительно, иначе бы ей здесь не служить.
Дверь закрылась, оставляя меня с последними верными друзьями — книгами. Есть еще теплица и цветы в ней, но туда не пробраться незаметно.
Сняла, наконец, сапожки. И, закрыв лицо руками, заплакала. Беззвучно, без слез. Пришлось научиться. И часто, ох, очень часто тренироваться.
В среднем — раз в две недели.
* * *
Никак не могла заснуть.
Телевизора в моих комнатах нет — не пристало девице благородного происхождения таращиться на картинки, повествующие о всеобщем упадке, разврате и насилии. О видео я даже не упоминаю. Музыку слушать можно — но не здесь, а в музыкальной комнате. Нет, спасибо.
Как мне всего этого не хватает. Особенно международных новостей. Все, Майтенаринн, кончились новости. Нет и не было никогда других стран. Твоя новая и единственная страна называется семья Тонгвер.
Книги тоже можно читать не всякие. Правда, с первого курса меня перестали фактически обыскивать, чтобы узнать, не протащила ли я какую-нибудь недостойную книгу. Думаю, что прислуга — никто кроме нее в мою комнату входить не должен — все равно сообщает, что у меня там, на полках.
В сущности, не очень много. В основном, записки натуралистов, всякие поучающие романы, самым новым из которых лет триста. Несколько томиков стихов. Дневников я не веду — то есть, здесь не веду. В жилом корпусе Университета, в моих апартаментах, за сигнализацией и толстыми стенами я еще могу рискнуть вести дневники. И даже вела, наивная, некоторое время.
«Я помогу тебе, Светлая…»
Поможешь?
Почитала про подводный мир — любимый том из всего собрания сочинений Канри-Та, неутомимого, все еще живого и бодрого в свои девяносто лет путешественника. Мечтала уговорить его брать меня с собой в плавания. Сколько мне тогда было? Семь лет.
Но изящный слог Канри не достигал сознания. Запоздало пришла усталость. Кончилось нервное напряжение, схлынуло с не появившимися слезами. А призрак — он тоже померещился? Обожженные холодом ладони — тоже? Я посмотрела на ладони. Через день-два частично сойдет кожа, как меня предупредили. Впрочем, руки-то все равно в перчатках.
Легла поверх покрывала, не раздеваясь. Выключила свет, повернулась на правый бок, закрыла глаза.
Оглушительно стучало мое собственное сердце.
Слабый, слабый скрип. Да нет, не может быть — ничто здесь не скрипит. В комнатах можно передвигаться бесшумно. Вот в коридорах — там да, есть там чему скрипнуть и скрежетнуть. Все те же традиции строить дома так, чтобы ко входу в комнату нельзя было подобраться незаметно.
Я поняла, что рядом кто-то есть. Здесь, в спальне… или в библиотеке? Совсем близко. Движется, невидимый для глаза, оставляя в пространстве слабую рябь. Подойдет, чтобы наклониться надо мной и…
Я рывком села, ощущая озноб. Протянула руку, велела свету включиться.
Ничего не произошло. Выключатель никогда не ломался. Со страху я едва не закричала. Бросилась в сторону стены, к механическому выключателю. Стукнулась обо что-то лбом — искры из глаз. Все, дотянулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20