– Давайте-ка побеседуем.
– А потом десять лет в зубы и езжай, Силин, лес рубить? Хоть буду вам руки лизать, хоть матом обложу – все одно.
Что ж, резонно. Взят на краже – тюряга. Но и у Томина работа.
– Суд, между прочим, учитывает чистосердечное признание. Сами знаете.
– Что я знаю? Что знаю?! Ты меня не доводи, я такой! В темный подъезд заходить будешь – бога вспом­ни! Дети есть – пусть дома сидят! Ты понял, ты?!
– Нервы у вас, Силин, ни к черту. Жалко смотреть.
Силин вдруг обиделся:
– А ты меня не жалей! Пожалел волк кобылу. Ты чего ко мне привязался, чего добиваешься?
– Человек должен отвечать за то, что сделал. По справедливости. А за других он отвечать не должен.
– Ха! Насчет справедливости я ученый. Справедли­вость… – он заколебался, но желание высказаться одер­жало верх над недоверием. – Сказать, как я срок схватил?
– Была драка в нетрезвом виде.
– Это по бумажке. А по жизни? По правде?
– Ну?
– Я со свадьбы ехал. Сижу в электричке. Нормальный человек может со свадьбы в трезвом виде?
– Трудно.
– Значит, я пьяный законно. Еду домой, никого не трогаю. Бац – контролер. «Ваш билет». Я ищу, куда дел, а он ко мне вяжется: «Гражданин, сойдемте». Я его отодви­нул, он за свисток. Ладно, думаю. Сошли. Ищу билет, чтоб отцепился.
– Так и не нашли?
– Найдешь тут, когда он на рукаве виснет. «Пошли, говорит, в милицию»… Рази я его бил? Всего-то стряхнул с руки, чтоб не мешался.
– Но он вроде там пострадал?
– Так не вяжись к здоровому мужику, коли вовсе ветхий!
– А дальше?
– Дальше суд. Красота! Я толкую – билет же был. В отделении, когда карманы выворачивали, его же нашли! А она мне – судья: «Кому, – говорит, – теперь нужен ваш билет?» Это, по-вашему, справедливо?! «Вы, – гово­рит, – билет на проезд покупали, а не хулиганить». А?! В гробу я видал такую справедливость!
Картинка рисовалась живая. Мельчайший начальни­чек, он готов костьми лечь, защищая свой авторитет. А судья автоматически солидарна с представителем власти.
Томин купил в кулинарии полкило жареной наваги и бутылку молока. Скармливая их Силину, сердито убеждал:
– Вы же взрослый человек, Степан Кондратьич. У контролера должность. Что с ним было?
– Чего-то там себе отбил.
– А в колонии опять хлюпик под горячую руку по­пался?
– Там целая кодла была. Кабы я им поддался, мне бы вовсе не жить! Вы бы, гражданин начальник, помыка­лись там, тогда бы с полслова соображали… Приклеилась ко мне шпана. Сперва смешочки, дальше – больше. «Ко­мод, пойди туда», «Комод, пойди сюда». Каждый день в барак, как на войну шел. Раз потолковали, другой, – показал на кулаках. – Вижу, либо я кого угроблю, либо они меня. Ну, одному гаду ребра и попортил. Подошел такой момент. И кто виноват? Знамо дело, Силин. У него же в приговоре полная аттестация, какой он есть бандит! Два года припаяли. Справедливо?!
– Обидно, Силин.
– Теперь, допустим, есть душевный человек и в боль­шом авторитете. Он глядит, такое дело, и говорит: «Баста! Комода, – говорит, – не трожь». Вот оно где справедли­во-то! Вот где по-человечески!
– С ним вы и встретились в Москве?
Силин разом замкнулся, набычился.
– Ни с кем я не встречался! Я пример привел – кто мне друг, а кто враг, ясно?
Куда ясней. Теперь, конечно, казнится, что поддался душевному человеку. Поверил себе на погибель. Сидел бы в Днепропетровске, а не в КПЗ, где сверлит мысль: как так случилось? Почему я засыпался?
– Завяжите мне на память несколько узлов, – протя­нул Томин кусок веревки.
– Узлы? А-а, дамочка будет експертизу делать. На доброе здоровье.
И, допив молоко, огромными ручищами ловко стал вязать узлы…

* * *
– Веревку на мешке затягивал Силин, – определила Зина.
– А кто клал шубы в мешок?
– Везде и на всем только отпечатки его пятерни. Что касается маршрута по складу, – она достала расчерчен­ный лист, – крестиками я пометила пункты, в которых уверена, что он был. А вот здесь два сомнительных кру­жочка. Сторожа безбожно натоптали.
– Так он прошел прямо тут? Рассказывает иначе.
– По-моему, он тебе нравится, этот пещерный житель.
– Жалко дурака. «Я пошуровал и выбрал три караку­левых пальта». Да он не отличит каракуль от цигейки! Он всю дорогу был грузчиком, а в колонии шесть лет рабо­тал на лесоповале.
Как ни странно, скорняки каракулевых шуб не ждали. Вот соболей кто-то обещал привезти с Севера. К исходу третьих суток Томин несколько раззадорился в отноше­нии Силина и попросил начальство не передавать дело району, а забрать в МУР. А вскоре прибыли материалы из колонии. Опять побежал в криминалистическую лабора­торию.
– Вот его колониальные приятели, – Томин развер­нул веером фотографии. – Этот еще сидит. Этот сидит, – по одной бросал он их на стол. – Этот освободился только что, но прибыл на место жительства в Брянск. Остаются трое в принципе возможных. Старый вор Захаркин – рекомендую. Года два как в воду канул. Не пропи­сан, не зарегистрирован, не задерживался. Этот – Мить­ка Фрукт, карманник. С прошлого лета живет у матери в Москве, работает шофером и даже женился.
– На какой машине ездит? – быстро спросила Зина.
– Не знаю, не успел. Последний – домушник, афе­рист, всего понемножку.
– Глаза неглупые, – уронила она, рассматривая ску­ластую физиономию на снимке.
– Кличка Химик. Этот, возможно, тоже в Москве. Митька Фрукт писал одному в колонию, намекал: «Бу­дешь в столице, затекай на Преображенку пиво пить. Старого знакомого встретишь».
Зина разыскала в шкафу фотографии, нащелканные у склада, достала таблицы для определения комплекции человека по следам. За что Томин ее любит – никогда не тянет волынку, дело делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20