Известие о начале войны застало Лидочку в Поти.
Андрей узнал обо всем только к середине июля. Правда, к тому дню напряжение и тревога, разливавшиеся по Европе, проникали все глубже в беспредельные пространства России. Разумеется, в белозерской тиши неизвестно было о патриотических манифестациях в Петербурге либо австрийских угрозах в адрес Сербии, но даже приходившие с большим опозданием вести из Вологды несли в себе ощущение катастрофы.
Археологи в те дни трудились энергичнее, чем раньше, как бы стараясь приглушить трудом свои тревоги. Дни стояли жаркие, напоенные ароматом скошенной травы и сладких цветов, вода в озере прогрелась настолько, что даже княгиня Ольга в предвечерние часы опускала свое плотное тело в эту парную взвесь, а молодежь спасалась в воде, подобно жеребячьему табуну, преследуемому слепнями.
Угловатая Тилли на удивление хорошо плавала, и вечером 17 июля после ужина она предложила Андрею переплыть на дальний берег озера, чтобы набрать там расцветших кувшинок.
С помощью Андрея Тилли набрала большой букет. Тяжелые плотные головы цветов свисали со стеблей, похожих на вареные зеленые макароны. Волосы Тилли были мокрые, они прилипли к худеньким плечам, и белые кувшинки, прижатые к груди, сделали ее похожей на русалочку. Андрей сказал ей, что она похожа на русалку. Тилли смотрела на него не отрываясь, на длинных, слипшихся от воды ресницах висели маленькие капельки воды. Вдруг Тилли широким театральным жестом отбросила букет в сторону и сказала:
– Потом я сплету из них белый венок.
Очевидно, это была цитата из какого-то неизвестного Андрею символиста. Тилли пошла вверх, Андрей – за ней.
– Заклание, – сказала Тилли, не оборачиваясь. – Я – древняя жертва.
Они отошли от воды, за орешник. Между ним и вековым еловым лесом тянулась узкая, недавно скошенная поляна. На краю ее стояла копна сена.
Неловко раскидывая на бегу ноги, будто никогда раньше ей не приходилось бегать, Тилли побежала к копне, с разбега упала на нее лицом и раскинула длинные руки, будто сраженная пулей. Андрей подошел и сел рядом. Матильда перевернулась на спину и зажмурилась оттого, что луч солнца, опустившегося к самому лесу, ударил ей в глаза. Быстро дыша, она сказала:
– Я твоя.
Андрей наклонился и поцеловал темное от загара горячее плечо. Дрожь прошла по телу девушки, и она обхватила Андрея руками и привлекла к себе. Он целовал ее в жестко сжатые обветренные губы. Тилли стонала, отворачивала голову, царапала ему спину и шептала о судьбе, бросившей их в объятия, о вечности любви и, главное, о том, что она принадлежит Андрею, и только Андрею.
– Ты мой первый! – шептала она. – Я берегла, берегла себя, я клянусь, что сберегла себя!
Голые ноги были горячими, словно раскаленными, сено кололось, в нем почему-то было много сучков, и Андрей успел удивиться, что в такой момент думает о сучках.
Купальный костюм Матильды был снабжен множеством пуговичек, и Андрей старался расстегнуть их, а Матильда не помогала ему и умоляла быть с ней нежным и не презирать…
Когда она поняла наконец, что обнажена и беззащитна, то вдруг страшно испугалась и принялась отталкивать Андрея, заплакала и громко сказала:
– Ты же на мне не женишься! На таких, как я, не женятся!
Андрей молча и упрямо боролся с ее руками, с ногами, превратившись в насильника, и, поняв, что не может более противостоять его натиску, Тилли заплакала и сквозь слезы повторяла:
– Ты никогда на мне не женишься! Ты только хочешь меня обесчестить… – И в этой нелепой, пыхтящей, потной борьбе Андрей вдруг, так и не достигнув желаемого, почувствовал облегчение. Экстаз миновал, и сразу стало стыдно за себя и за эту заплаканную длинноносую интеллигентную девушку, которой из-за неопытности Андрея удалось отстоять свою честь.
Андрей отстранился от Тилли и сел, прислонившись спиной к копне. Ее обнаженное бедро было перед глазами, и Андрей отвернулся. Матильда всхлипнула и замолчала.
– Ты сердишься на меня? – спросила она через некоторое время.
– Нет.
– Ты сердишься, я знаю, ты сердишься. Я оскорбила тебя как мужчину. Я так стремилась к тебе, но не думала, что это так страшно. Ты должен понять и простить меня.
– Пойдем, – сказал Андрей. – Скоро ужин. Нас ждут.
– Ну как ты можешь говорить об ужине! Значит, ты в самом деле меня презираешь.
– Честное слово, я к тебе хорошо отношусь. Ты хорошая, и у меня нет оснований тебя презирать.
Матильда глубоко вздохнула и сказала:
– Иди ко мне. Я постараюсь быть покорной.
Андрей поднялся. Стараясь не глядеть на нее, он отошел на несколько шагов. Он услышал, как зашуршало сено. Матильда, не дождавшись его, поднялась и приводила себя в порядок.
Они вернулись в лагерь экспедиции перед самым ужином, исцарапанные сеном, искусанные комарами, опасаясь, что остальные догадаются, а княгиня Ольга выгонит их из экспедиции, как тех легендарных студентов, которые были изгнаны из авдеевского рая лет пять назад, потому что «обесчестили экспедицию».
Но никто не заметил их прихода. Потому что еще час назад в экспедицию приехал сотский из той деревни, где Авдеев нанимал рабочих, и сказал, что в губернии объявили частичную мобилизацию.
После этого раскопки продолжались почти неделю, но всем стало ясно, что полевой сезон завершается. Чиновники беспокоились, что их разыскивают. Иорданский на следующее утро уехал в Белозерск, чтобы узнать новости. Профессор Авдеев к глубокой обиде обнаружил, что его верные ученики ставят сегодняшние политические дрязги выше интересов вечной истории. Выйдя на следующее утро на раскопки, Андрей долго сидел неподвижно на краю траншеи, размышляя о тех, кто находился далеко, и беспокоясь о них, потому что воображение рисовало ему страшные морские сражения у берегов Ялты, турецкие и австрийские дредноуты, обстреливающие крымские берега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105