Потом он принялся за работу, ему повезло – он отыскал россыпь ржавых наконечников стрел, но эти наконечники говорили о сегодняшнем и вечном насилии, крови и жестокости войны. Он совершил непростительный для археолога проступок – засыпал эти ржавые железки землей и затоптал эту могилу. Никто не заметил варварства.
Вскоре пришла Тилли, которая принесла крынку холодного молока и кружку. Она знала, что Андрей любит молоко. Часто моргая, она смотрела на Андрея, потом набралась храбрости и прошептала, что он – ее избранник.
– Сегодня, – сказала она. – Я решилась. Я буду твоей. Сегодня. Прости меня, что я так плохо вела себя вчера.
Андрею не хотелось молока, но он выпил кружку под ее влюбленным взглядом.
– Наверное, надо будет уезжать, – сказал он.
– Я не могу думать об этом, – прошептала Тилли.
В раскоп спрыгнул палеограф Россинский, увидел крынку и сказал:
– Вот хорошо. А то жара несусветная.
Трясущимися от злости руками Тилли налила ему в ту же кружку: палеограф не имел права вторгаться в мир ее мечтаний.
– Иорданский вернулся, – сказал Россинский. – Теперь уже полная мобилизация.
– Это еще ничего не значит, – ответила Тилли с вызовом, будто мобилизацию Россинский устроил ей назло.
– Мобилизация слишком дорого обходится государству, чтобы проводить ее ради сотрясения воздуха, – сказал палеограф. – Я пойду, Иорданский привез газеты и слухи. Говорят, что австрийские войска уже подходят к Белграду.
Он вернул кружку Тилли и полез из раскопа.
Андрей сунул рабочий нож за пояс.
– Ты тоже пойдешь туда?
Она приблизилась к Андрею так, что касалась его грудью.
Если бы не Тилли, Андрей, может быть, возвратился бы домой вместе с экспедицией. Но мысль о неизбежном развитии романа подвигла Андрея на немедленные действия.
После ужина, когда все сидели за столом и горячо спорили, но не о князе Мстиславе Удалом и даже не о варяжской теории, а о национальном характере пруссаков, которые, вернее всего, бросятся на поддержку своих родственников – австрияков, а также о несчастной судьбе южных славян, еще томящихся под гнетом выжившего из ума Франца-Иосифа, Андрей тихо прошел к себе в палатку и собрал заплечный мешок. К счастью, он не брал в экспедицию чемодана.
Когда он вышел и крадучись пошел прочь от навеса, то прощальный взгляд его, которым он обозревал склон кургана и берег озера, упал на патетическую тонкую фигурку Тилли, которая сидела на берегу и ждала своего неверного возлюбленного, видно, окончательно решив сегодня ночью пасть спелой вишней к его ногам. Андрей испугался, что Матильда обернется и его увидит.
Он нырнул в высокую палатку, где складывали на столе находки и вели их опись. Там он оставил записку Авдееву, что, к сожалению, ему надо срочно возвращаться в Москву и он, не желая смущать остальных, сделал это по-английски. Он надеется на прощение господина профессора и его супруги.
Затем он пошел по лесной дороге. Через час он миновал засыпающую деревню и вышел на большак. От шагов поднималась сладковатая пыль, звенели комары, неяркая на бесцветном небе луна часто скрывалась за быстрыми ажурными облаками.
К ночи он был в Белозерске, переночевал в маленькой двухэтажной монастырской гостинице, а на следующий день добрался до Вологды.
Там уже все было иначе. Дома были украшены флагами, по улицам ходили возбужденные люди с трехцветными кокардами в петлицах. Андрей еле достал билет до Москвы. Станция была переполнена народом, первый эшелон с новобранцами уходил на запад, играли сразу десяток гармошек, голосили бабы, гимназистки вручали новобранцам цветы. Кончалось 1 августа – в тот день Германия объявила России войну.


* * *

Андрей предполагал сразу же уехать в Симферополь, но задержался в Москве. Каждый день приходили все более ошеломительные новости. Лишь два дня отважная Россия, поднявшая голос в защиту маленькой Сербии, оставалась одна перед лицом могущественных врагов. У манифестов государя, наклеенных поверх названий опереточных спектаклей на круглых афишных тумбах, а то и на стенах домов, толпились люди. Наконец телеграф принес долгожданную весть – Россия не одинока! Через два дня Германия начала войну против Франции, и на следующий день гордый Альбион сообщил человечеству, что встает на защиту демократии и свободы против немилосердных гуннов.
Андрей, захваченный общим порывом, был в манифестации возле британского консульства и даже купил английский флажок, которым размахивал в ожидании вышедшего к русскому народу консула, забыв о прошлогоднем предсказании отчима. Страх за близких, охвативший Андрея под Белозерском, быстро миновал, потому что любому человеку было очевидно, что германцы и австрийцы перед лицом подобной боевой мощи и единения благородных наций не продержатся и месяца. Наши части уже готовились к вторжению в Восточную Пруссию, сербы отчаянно сопротивлялись, а бельгийская армия совершала чудеса героизма.
Андрей готов был по зову сердца отправиться на войну волонтером, но его усилия потребовались пока что в самом университете. В течение двух недель Андрей с другими добровольцами участвовал в оборудовании госпиталя, под который было выделено одно из университетских зданий. И работа эта была нешуточная, так как в первые же дни обнаружилось, что в бюрократической России существует громадный разрыв между благими намерениями и возможностями. Все, от железных коек до постельного белья и полотенец, надо было где-то доставать, выпрашивать, требовать, вымаливать и лишь затем привозить и устанавливать.
Тем временем Андрей направил телеграммы тете Мане и Лидочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105