Андреа нарочно, наперекор Лишамору, продолжала спрашивать.
– Старик Лиш сказал, что ты кормила из соски маленьких козочек, а ты как будто ничего не понимаешь. У тебя в корзине горшок, две тарелки. Что же, здесь теперь кормят скотину с вилок?
Моген, услышав это, многозначительно посмотрел в глаза Бобино, и тот еле сдерживал волнение. Они сели за столик, делая вид, что разговор этот вроде пустой и их никак не касается, но у обоих сердце так и билось, каждому одновременно подумалось, что они напали на след.
Мамаша Башю увильнула от ответа дочери, благо был повод: заговорила с Могеном насчет рыбы для матлота.
– Удачное совпадение. Я как раз подъехал к вам с товарищем на лодке, и у нас там навалом еще живых щук, карпов и угрей. Я отберу для вас самых лучших, мадам Башю, и лишнего не запрошу.
Андреа знала рыбака с детства, у нее связывались с ним лучшие воспоминания. Когда она была маленькой, Моген часто брал ее в лодку и при ней вытягивал сети и верши, из них вываливалось множество трепещущих рыбин. Ловля рыбы ее очень занимала.
Она подошла поздороваться, пожала руку, улыбнулась Бобино и сказала Лишамору, чтобы он поставил им выпить.
Чокнулись, приветствуя друг друга, потом Моген отдал долг вежливости и в свою очередь угостил. Выпили еще по одной: Брадесанду, увидав, что Бобино не собирается ухаживать за его подружкой, перестал смотреть на него косо.
Сходив к лодке, Моген принес мамаше Башю сетку рыбы. Ее было столько, что хватило бы накормить десять человек, и вся отборная; все присутствующие пришли в восхищение, и мамаша Башю, может быть впервые, не стала спорить о цене и сделала комплимент, сказав, что месье Моген никогда не просил лишнего.
Андреа, любившая посидеть в славной компании, пригласила Могена к обеду, она знала его веселый нрав. Не забыла Рыжая и Бобино, улыбкой и остроумными словечками он ей очень понравился.
Старуха Башю, умевшая великолепно готовить, сделала такой матлот, что от его запаха даже у моряков, избалованных рыбными блюдами, разгорелся аппетит.
Уселись в углу питейного зала, сдвинув несколько столиков. Места и еды хватало человек на двенадцать, и, чтобы добро не пропало, Лишамор вежливо позвал еще нескольких клиентов кабака, самых избранных негодяев, от которых попахивало каторгой. Они не заставили долго упрашивать.
Андреа пришла в восторг, изображая хозяйку дома и чувствуя себя свободно в обстановке грязного кабака, где особенно ослепительно выглядела ее блистательная красота. Она была добрая девка и ничуть не важничала, обходилась со всеми просто, даже чрезмерно просто и была щедра до расточительности. Звала Брадесанду – мой муженек, Могена – мой старик, а Бобино – мой маленький; дружески разговаривала с приглашенными, смотревшими на нее как на существо высшей породы. Ела она с прекрасным аппетитом, не испорченным зваными ужинами, пила вовсю н веселела все больше и больше. Понемножку Рыжая разнежничалась, как бывает с простыми людьми после основательной выпивки, и принялась говорить о птичках, о цветочках, о бабочках, отдавшись сусальным восторгам жительницы городских предместий.
Лишамор напивался старательно. Его лицо и нос стали красными как рубин, глаза окончательно налились кровью. Ему вспомнились обрывки его педагогических знаний, он произносил слова, ученость коих повергала всех в изумление, руки перестали дрожать, язык не заплетался; в общем, он превращался в странное существо, еще более страшное и отвратительное, чем просто пьяный содержатель грязного кабака, ибо в нем проявлялись черты некогда высокообразованного, а теперь совершенно опустившегося человека.
Мамаша Башю вся раскисала, по мере того как накачивалась вином, глаза ее то и дело смежались, и, поднося ложку к усатому рту, она обливалась соусом.
Все говорили враз и уже переставали слушать и понимать друг друга.
Брадесанду, обладавший красивым голосом, предложил спеть и завел нечто патриотическое. Ему дружно аплодировали.
Андреа, делавшаяся все более и более сентиментальной, с надрывом, покачивая в такт головой, пролепетала куплет какой-то до невозможности глупенькой песенки, и пьяницы слушали, раскрыв рты и роняя слезы. Песенка называлась «Гнездо маленькой птички», и бандюги, которым не раз приходилось спокойно пырнуть ножом своего ближнего, плакали о птенчике, унесенном из гнезда кошкой, о горе несчастных пташек-родителей. Припев начинался так: «Оставьте детей их матери…»
Эти слова подхватывали хором, и мамаша Башю, басистый голос которой ревел словно офиклейд, плакала как Магдалина о родителях, нашедших в опустевшем гнезде только несколько перышек.
Андреа, гораздо менее пьяная, чем изображала, украдкой наблюдала за старухой и думала под аплодисменты, последовавшие за песней: «И эта отвратительная старая негодяйка продала меня – свою дочь!.. Она, видите ли, способна расчувствоваться!.. А мне совсем не хотелось блудить! Я мечтала со временем выйти замуж за хорошего работящего парня, я любила бы его и нарожала кучу маленьких. Но я была мила… слишком мила, наверное… и Лишамор, бывший богатый человек, мой отчим, попытался меня развратить, но потом решил, что лучше и выгодней нажиться на моей хорошенькой мордочке!..»
Теперь Бобино отчебучивал что-то смешное, но песенка его не рассеяла тяжелых мыслей женщины, предавшейся горьким воспоминаниям.
Она думала: «Я уверена, что мои, с позволения сказать, родители опять замышляют какое-то грязное дело. Старуха замялась, когда я спросила про маленьких козочек. Что еще за козочки, питающиеся из соски? Кто знает! Может быть, какие-то несчастные девочки, которых готовят для прихоти развратного аристократа…»
Вечеринка закончилась вполне мирно, все разошлись с пожеланиями в скором времени встретиться еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139