Что слух – то слух. А что каменья у Васьки были, то уж верные люди сказывали. Да оно ж куда бедному человеку, крестьянину-то, с каменьями? Барин прослышал. Отдай – к Ваське – господское! Ну, перестал это Васька выказывать их, сохнуть стал. И, может, преставился бы, да умен был. Взял он те каменья и закопал в земле. Не по себе тужусь, сказал, а по детям, чтоб за блеском-то головы не сложили свои. Так баба евонная сказывала. А Васько-то сам – ни гугу уже. И где каменья теперь – так неведомо……Народу по тайге было много разного – убивцы да клейменые, золотишком промышляли. А как это жисть устроена: кто промышляет за свое, а кто за чужим доглядывает… Слышала, в невестах еще, объявился один – жилу сыскал, ну, вдарит раз – и бери себе золото или там серебро – гдесь по-за Марковыми горами это. Девок платками оделял на Гуменках, парней – водочкой. В котомке все золотишко носил. Котомка большая – о трех ведер не смеряешь. А после нашли его: голова пробита, топором будто. Призвали властей. Наезжали разные, сыскали убивцев – двое было. Но пытали-пытали их, а золото в воду кануло. Не призналися. Так и лежит где-то спрятанное.…А еще раньше, говорят, давным-давно было, когда Марко пришел, – он один эти края поднимал, пни да коряги ворочал, землю расчистить чтоб: крестьянской души был, простой мужик. Русалки-то это потом его… Но для людей радел. И вот, сказывают, видит он – земля хлебом благодатна, а песок по Туре с золотишком шел. Знал Марко: где золото – там хозяином не крестьянину, а благородию быть. Вот и взял на себя: перемыл песок весь по Туре, отчего и замутилась она. А золотишко спрятал, чтоб ни самому, ни другим неповадно было. Так богатство Марково все и ждет хозяина… Марко-то думал дождаться своих. А зеленые-то – русалки, что под горой теперь, – они миловаться не ждут… И сгинул Марко.…В том дому, где Филимоновы теперь, до большой гари Нефедка жил, старик. Ну, старик и старуха – ни детей, никого. И вот за год небось, за два ли перед гарью как раз буря была, гроза. Как вдарит молния! Проснулся Нефедка – ночью это, глядь, а окна раскрыты вдруг, еще глядь – в полу дырочка будто, вроде прожег кто. Старуху толкнул, за кайлу да и в подпол – ну рыть. И то молния была – стрелка такая, чистого золота: пролетела в окно, пол прожгла и в земле осталась. Знать, в милость послал ее господь. Никто еще стрелки не сыскивал той, да и седни не сыщет. Помолился Нефедка – и к образам стрелку ту. Многие видели. Я, как под венец идти, тоже глазеть ходила – она ж к счастью от бога, стрелка та. Блестит, не разглядишь, будто солнышко под образами. Тут вскорости и цареубийству быть. А Нефедка к смерти своей закопал стрелку. Сказал: кому судьба велит – тот сыщет, глядишь, а не судьба – так иметь не след… Вот как. А счастье стрелка та принесла немалое… Это уж после Нефедки все……Макарка, что помер на високосном-то, – темный был. Это уж нонешние власти ему к темнотище-то дорогу отказали. А при давешних временах у Макарки, хошь, голик пляшет, хошь, кирпичи с дымохода вылазиют: один, другой, да так это в пустом-то и висят, будто держат их. Сама видела. А еще Макарка мог тёлок обращать. Не сндравится кто, он тому телку да в бычка и сведет: кажин год корова бычками носиться будет. Ну, плачь не плачь – для Макарки то что с горы калач… Вот. Ну, так Макарка тот с голоду помер. Вишь, не хотел жить, как ему на темное запрет даден был.…А про золото, сказывают, в самый бунт супротив царя взяли его будто тыщу пудов – со всей земли Российской, – увезти думали. А земля – она не пущает вдруг. А которые удумали за моря его – туды-сюды, а с места не стронутся. Вот тут и схоронили: ни себе, ни людям чтоб. Злыдня – она всегда такой была. Много захоронили – пудов тысячу. И что сыскали уже, а что и посейчас ищут……А случалось, что и теперь находили разное. Прокоп, что на Савелом хуторе, – то за Гуменками еще, – Прокоп тот, гли, книжки нашел писаные. Дурьей голове бог и случай дает. Эти писаные-то книжки Прокоп по лени своей замест лучины палил. И теперь небось на Савеловке про то рассказывают. Прокоп – он себе на уме. Что мое – лишь бы мое, а к чему это – ни ума ему……Молодые-то вы все чудеса не чудесами видите. А вот что колодезь тайный сгинул перед Афоней святым – про то Настаська блаженная мне доподлинно сама сказывала…Чем больше говорила бабка Алена, тем нетерпеливее становился Петька. Иногда ему казалось, что достаточно схватить лопату, и – где ни копнешь – всюду золото. Но практичный Никита, воспользовавшись одной из немногих остановок в рассказе бабки Алены, дернул ее за юбку.– Баб Алена, то все при царе Горохе было, давно то есть, а что при тебе – расскажи, что сама видела. Ну, капиталисты, может, богатые, помещики до революции!..Бабка сердито пошевелила губами, недовольная вмешательством внука, потом вздохнула:– Э-э! И де ж то при нас богатые были! Мужик тут вольный с испокон веков – белоглинские-то да курдюковские! Ярма особо не взденешь. Были мы, ну, дареные вроде. За что – бог его. Но баре у нас – наподобь Соплякова все – саме в лаптях шастали. Избивал, случалось, а кукиш ему от мужика – и все. То овин его петухом возьмется, то лошадям ноги посечет кто. Всяко тут мужики гибли. За лошадь-то когда одного, а когда двух мужиков в цепях уводили… Вот ить… А то в Засулях, сказывают, жил вроде Соплякова, а в тайне – ба-а-гатый барин был! Мусе́ какой-то. Эт напрямки, тайгой если – ден двое на телеге. Мусе́ – фамилия не наша – не то хранцуз, не то германец, заморский в общем. Усадьбишка так себе. А как в Москве зачали власть брать большевики – Мусе наш богатющий, сказывают, приявился. А после слух был, что в красную-то войну полковник будто гуменский – это барин тамошний полковник был – ну дак, сказывают, порешил он Мусю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102