Но поплавок не шелохнулся.Уж такая это дурная рыба – карась.Он будет, как ошалелый, лезть на удочку, к примеру, до двух часов. И только успевай выкидывать его на берег. А в два часа кончится жор, и тогда ты хоть сто наживок перемени, хоть кашу с маслом предлагай карасю – он и глазом не поведет.Петька просидел на коряге больше часа, но шлепнуться на спину ему не пришлось.Никита, из сочувствия, ушел к Туре и, сидя около незажженного костра, стал нехотя сосать мятные конфеты.Петька подошел к нему, сел рядом и с горя тоже поел конфет. Но выгребать против течения на голодный желудок – пустое дело. А конфетами сыт не будешь.Решили попытать счастья на Чернавке.Котомку с библией Никита положил в другую котомку и, усевшись в лодке, стиснул ее между ног.Пока гребли до Чернавки, животы у обоих словно приросли к позвоночнику. А от конфет во рту стало до того вязко, что Никита даже прополоскал горло мутной туринской водой.– Ставь котелок! – распорядился Петька, когда они вытащили свою долбленку на песок рядом с Чернавкой, и опять, решительный, взялся за удочку.Но скоро котелок закипел, а рыбы все не было.Никита разыскал немного щавеля и опустил его в воду, потом набросал туда мелкими кусочками заячьей капусты, лебеды и даже белых корешков осоки.Тогда Петька махнул рукой на честь бывалого рыбака, снял грузило, уменьшил глубину до десяти сантиметров, разыскал под камнем несколько муравьиных яиц и закинул на плотичек.Плотичка, или селявка, как называли ее в Белой Глине, – это не рыба, это так – промысел Кольки тетки Татьянина. Хороший рыбак постыдится удить селявку – это все равно что с дробовиком охотиться на цыплят во дворе. Но делать было нечего. И Петька, не оглядываясь, стал кидать на траву позади себя крошечных, с палец величиной, селявок.Никита понимал всю бедственность положения и молча подбирал «добычу», молча потрошил ее, молча опускал в котелок. Потом объявил:– Хватит!Петькина досада прошла, когда он увидел, до чего – невпроворот – густым получилось варево.Никита сполоснул ложки.Сели друг против друга у котелка и, опять счастливые оба, разом зачерпнули по ложке темного цвета жижи с пеплом.Петька со смаком втянул в себя первый глоток и поперхнулся. Горло его сжали спазмы. Уха была горькой, как хина.Петька вопросительно глянул на Никиту. Но Никита, скосив глаза, глядел в собственную ложку и глотал варево как ни в чем не бывало.Петька решил, что горечь во рту – это у него после конфет. И вторую ложку проглотил, стараясь не чувствовать, какой вкус имеет Никитина уха.Только после того как Никита обсосал и выбросил последнюю плотичку, после того как в котелке не осталось ни щавелинки, Петька, лизнув свою ложку, спросил:– Чтой-то горьковато вроде?..– Может… Чуть есть, – сказал Никита. – Это я для вкусу травой приправил…Потом, лежа на траве, отдыхали перед дорогой.Сначала отдыхали рядом. Потом у Никиты заурчало в животе. Он встал и отошел, чтобы лечь подальше. С полчаса поурчали врозь. Петька же слышал только свое урчание и потому ничего не сказал. Раза два, правда, он взглядывал на начальника штаба. Но начальник глядел в синее небо и был спокоен. Арестанты Они услышали тарахтение моторки сразу, как только выплыли на середину Туры.Петька перестал грести, чтобы не оказаться под носом у быстроходного катера.Моторка появилась из-за поворота, и Петька уже рассчитал, что она пройдет метрах в трех по борту от их лодки, как неожиданно моторка пошла прямо на них.– Эй, дяденьки! – крикнул Петька.Красивая белая с продольной красной полосой моторка почти вплотную от них круто развернулась, мотор ее заглох, и здоровенный старшина в синей милицейской форме, перегнувшись через борт, крепко ухватил Петькину долбленку за отшлифованный стеклом буртик.– Руки вверх! – скомандовал старшина.Никита сначала поднял руки, потом опустил и спросил:– Зачем?..– Вы арестованы, – не глядя на них, объяснил старшина, подтаскивая долбленку плотнее к борту своей лодки. – А ну перебирайтесь сюда! – приказал он. И добавил: – Сопротивление бессмысленно.Петька хотел было что-то возразить, но все было так неожиданно, а лица старшины и милицейского лейтенанта настолько суровыми, что путешественники переглянулись и молча, с упавшим настроением полезли в милицейскую лодку.Единственная улика, за которую их могли арестовать, находилась в котомке, но эта была слишком драгоценная улика, чтобы расстаться с ней без боя, и Петька прихватил котомку с собой.Старшина передал лейтенанту носовую цепь с долбленки, лейтенант молча укрепил ее на корме, рядом с мотором.– Дя, за что нас?.. – попутался осторожно выведать что-нибудь адмирал-генералиссимус.Но молодой красивый лейтенант с орденом на кителе не ответил. Даже не взглянул на адмирал-генералиссимуса, а, сдвинув тонкие черные брови, достал из-за пазухи какую-то бумагу и приказал старшине:– Проверяй. Лодка долбленая…– Так точно, – доложил старшина. – Долбленая.– Нарушителей двое…– Есть. Раз, два, – сказал старшина, зачем-то пересчитав Никиту и Петьку, сидевших на средней лавке, как будто двоих нельзя пересчитать в уме.– Один стриженый, другой не стрижется… – мрачно, как приговор, известил лейтенант.– Снять шапки, – приказал старшина. – Так точно, товарищ лейтенант, один не стрижется.Никита и Петька только головы поворачивали, глядя то на одного, то на другого. Лейтенант сидел на корме, старшина – на носу лодки.– Звать… Как звать? – спросил лейтенант, впервые поднимая суровые глаза на арестованных.– Петька… – сказал Петька.– Никита… – сказал Никита.– Все правильно… – заключил лейтенант. – Дальше… Телогрейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102