Потом он в армию ушел, а меня черт попутал, замуж вышла. Конечно, выгнала свое счастье через полгода, а с Машей так и дружили. Люди удивляются – чего, мол, у вас общего? А что надо? Чтоб человек был хороший. Она в больнице – я к ней каждый день, и вообще… помогаем друг другу. Она, конечно, странная. Бывает, такое скажет, хоть стой, хоть падай. Я за десять лет привыкла, и когда она эти свои идеи начала высказывать, ну, про то, что следят за ней и все прочее, я поначалу решила – так, ерундится.
– Когда она впервые об этом заговорила?
– В конце весны. В апреле у нее отец умер. С этого все и началось.
Женька шумно вздохнула и посмотрела на меня так, точно желала сказать: «вот видишь, а ты сомневалась», я ядовито улыбнулась в ответ, потому что, если честно, по-прежнему понять не могла, с какой такой стати мы битый час пристаем к людям с вопросами? Еще большей загадкой оставался тот факт, что я продолжаю сидеть, вместо того чтобы двигать домой и заняться чем-то полезным. На худой конец телевизор посмотреть, все лучше, чем слушать рассказы об этой Кошкиной.
– Чем занимался ее отец? – только что не облизываясь, спросила Женька. Вопрос поверг даму в замешательство.
– Так ничем. Пенсионер он.
Физиономия Женьки вытянулась, подружка дважды моргнула, а я еще раз ядовито улыбнулась. Женька недовольно на меня покосилась и с неизвестно откуда взявшимся энтузиазмом продолжила:
– Но он ведь не всегда был пенсионером?
– Не всегда, – согласно кивнула Ольга. – Он вообще-то уже старенький был. Тут вот какое дело. Он Машкиной матери был старше лет на десять, первая жена у него умерла, вроде от рака, хотя точно не скажу, детей они не нажили, и он один остался, тут их кто-то с Машиной матерью и познакомил. Свел черт на кривой дорожке.
– Почему? – вытаращила Женька глаза. Ольга их тоже вытаращила, потом пожала плечами:
– Человек он был так себе. Если верить Машке, и вовсе не человек, а гад ползучий. Нехорошо так о родителе, но что есть, то есть. Я-то никогда его не видела и знаю обо всем лишь с ее слов. Так вот. Стали они жить с Машкиной матерью, и она родила ему двоих детей, сначала сына, а потом и дочку.
– Соседка сказала, у Кошкиной никакой родни нет, – вспомнила я.
– Так и есть. Сейчас все объясню. Значит, жили молодые скверно, хотя молодой был уже не молод и мог бы вести себя поприличней, в том смысле, что жизнь должна бы научить его уму-разуму. Хотя мужиков жизнь ничему не учит, вот хоть взять моего идиота, к примеру…
– Давайте все-таки о Кошкиной, – испуганно попросила Женька.
– Хорошо, – кивнула Ольга. – Короче, ревновал он жену к кому попало и бил смертным боем. Машу послушать, так форменный садист был. В общем, мама Машкина умерла, когда та еще в школе училась, брат к тому времени жил в другом городе. Она и подалась к брату от папаши подальше, то есть как раз в наш город и приехала. Закончила здесь техникум, вышла замуж… да, а брат с женой развелся и в скором времени погиб. Какая-то глупая история, Машка ничего толком не рассказывала, но утверждала, что погиб он из-за отца. Вообще, ее послушать, так все их беды были от непутевого родителя. За грехи отцов приходится расплачиваться детям, так она всегда говорила. Отца она терпеть не могла, считала, что он мать в могилу свел раньше времени. И вдруг он ей письмо прислал, дескать, лежит в больнице, умирать собрался. Оно и пора, возраст-то уже того… критический. Ну, Машка и поехала в Воронеж, где батя жил. Думаю, она все-таки на наследство рассчитывала, дом у них, по ее словам, был уж очень хороший. Допустим, теперь подобным домом никого не удивишь, но он, считай, в центре города, так Машка рассказывала, и по-любому денег стоит, а ей ее коммуналка как кость в горле, вот и мечтала она хотя бы однокомнатную купить. Но папаша и здесь подгадил, он в третий раз женился и дом жене отписал. Когда Машка приехала, отец уже помер, и от всего его наследства она ничегошеньки не получила, все, что взять позволили, – это фотографии матери да ее, детские, в чулане, говорит, валялись. Надо сказать, из Воронежа она явилась сама не своя, вроде как подменили ее. Она и так молчунья, а тут слова из нее не вытянешь. Конечно, понятно, разочарование, то да се, да и отец все-таки, но, если честно, мне это странным показалось. А потом она исчезла на три дня.
– Как исчезла? – нахмурилась Женька. Я, признаться, тоже насторожилась.
– А вот так, как в этот раз, никому ничего не сказала и уехала. Само собой, я волновалась и, когда она вернулась, стала выспрашивать, где ее носило. Она ответила, что к подруге ездила. Только ни о какой такой подруге я раньше не слышала и еще тогда подумала: врет Машка. А чего ей врать-то? И вот после этого начались все ее глюки. Сначала ваза разбилась. Уж она мне с этой вазой всю душу вымотала, мол, не могла она разбиться и все тут. Ну, я спорить не стала. Дальше – больше. Кто-то в ее вещах рылся, на скамейке напротив ее окон какой-то мужик сидит. Мужики тут сидят, потому что пивнуха рядом, но она и слышать ничего не хотела, одно твердила: извести меня хотят.
– И кто, по ее мнению, хотел извести? – вздохнула я.
– Ничего такого Маша не говорила, она скрытная, мечется по комнате, трясется вся. И тихо так вдруг скажет: «Извести меня хотят». Жуть. У меня мурашки по всей спине от этих слов. Но однажды… – Ольга посмотрела на меня, потом на Женьку, вздохнула и замолчала.
– Что однажды? – поторопила ее подружка.
– Не хочу брать грех на душу, но однажды мне показалось, что она племянника имеет в виду. Может, я, конечно, не так ее поняла. Но Машка тогда сказала: «Его рук дело, чувствую, сведет он меня в могилу и все захапает».
– Что «все»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16