Пока Вала тратила свой пыл на меня, капитан сосредоточенно шевелил губами, словно что-то рассчитывал и прикидывал. А когда, наконец, вернулся из размышлений к реалиям, светло-серые глаза накрыло легкой тенью облачко беспокойства.
– Малой! – Последовал негромкий, но пронзительный окрик. – Сбегай в мой закуток да принеси ларчик!
Парнишка, сверкнув пятками, нырнул в трюм, пропадал там не более десятка вдохов, а когда снова поднялся на палубу, двигался уже медленно и торжественно, словно боялся расплескать содержимое плетеной соломки. Капитан столь же бережно принял из рук сына ажурный сосуд, беззвучно вознес небесам молитву и откинул крышку. На дне ларчика, устланном как будто только что сорванными и остро пахнущими ивовыми листьями, сидел крупный белый мотылек с мохнатой головой.
«Какая прелесть!..» – не преминула напомнить о себе Мантия.
Что за зверь?
«О, ты не знаешь?.. Разве я тебе не рассказывала? Наверное, запамятовала… Его называют „друг бродяг“, и каждый уважающий себя капитан корабля непременно обзаводится подобным питомцем…»
Хочешь сказать, Паллан тоже разводит бабочек?
«Конечно, если желает быть уверенным в некоторых вещах…»
В каких, например?
«В перемене или постоянстве погоды, в том, что попутный ветер будет дуть долго, в том, когда…»
Пока я болтал с Мантией, капитан опустил в ларчик руку и указательным пальцем осторожно толкнул мотылька в плотно сложенные и прикрывающие тельце крылья. Но вместо того, чтобы затрепыхаться, пробуждаясь ото сна, невесомое создание безвольно перевернулось на спину. «Друг бродяг» был совершенно и безусловно мертв.
Наржак все так же спокойно закрыл ларчик и вернул парнишке. Малой взглянул на отца как-то неожиданно жалобно, почти испуганно, но, встретив ответный взгляд, в котором не было иных чувств, кроме решимости, покорно отвел глаза. Рябой, тоже увидевший мертвого мотылька, коротко спросил:
– Райг?
Хозяин шекки не стал отвечать: видимо, заданный вопрос принадлежал к числу не требующих ответа. Вала, хорошо расслышавшая рычащее слово, побледнела и притихла, сразу потеряв и охоту ругаться, и надобность в ругани.
Явно произошло нечто непредвиденное. Но что именно? Следовало бы расспросить Мантию, однако мир вокруг меня оказался иного мнения об очередности событий.
– Вы, dana, и вы с хозяйкой… – Капитан запнулся, тряхнул головой, от чего концы лихо повязанного зеленого платка флажками взметнулись вверх, и продолжил уже сухим, уверенным и не позволяющим надеяться на возможность пререканий тоном: – Прошу вас спуститься в носовой трюм.
Я единственный из присутствующих вопросительно поднял брови и стал обладателем нелепого объяснения:
– Надвигается гроза.
Капитан лгал неумело, лучше всех нас сознавая, что обман вопиюще очевиден. Прозрачная глубина неба и свежий, совсем не набухший влагой воздух разоблачали отговорку столь же легко, как и моя рука, пережившая перелом еще в далекой юности и имевшая дурную привычку ныть перед ненастьем. О непогоде не могло быть и речи, следовательно…
– Не медлите, dana.
Вала, которой последние слова Наржака помогли сбросить оцепенение, вздрогнула и, путаясь в юбках, поспешила к своей госпоже. Я посмотрел на капитана с прежним вопросом в глазах. И получил просимое, но ненужное:
– Так надо.
Хороший ответ. И главное, хорошо знакомый мне. Самый любимый ответ людей, готовящихся спасти кого-то ценой собственной жизни, но желающих до последнего мига сохранить тайну своего подвига. Ну да, я же все равно ничего не понял, зачем говорить больше? И «райг» для меня всего лишь незнакомое слово… Ладно, примем предложенные правила игры. Но когда расстановка фигур прояснится, свои ходы я буду делать без чужих подсказок.

Решетчатые створки трюмного люка захлопнулись, и следом сразу же раздался скрежет задвигаемого засова. Нас заперли? Занятно. Хотелось бы знать причину.
«А зачем?..» – удивилась Мантия.
Да так, не помешает. Предлагаешь предаться созерцанию темных углов и молитвам в ожидании, пока у капитана пройдет приступ странного помешательства?
«Как пожелаешь…»
Лучше бы рассказала, что к чему. Ведь знаешь, верно?
«Ну-у-у…»
Знаешь. Так почему бы тебе не перестать сыпать намеками и уходить от ответов? В конце концов я рассержусь и…
Только-только установившуюся тишину рассек глухой всхлип. Кто-то из женщин плачет? На лице служанки не заметно зарождения слез: она вообще после приказа капитана сделалась непривычно тихой и кроткой, как овечка. Госпожа? Должно быть. По крайней мере, кроме нас троих в носовом трюме – помещении, из угла в угол по которому можно сделать не более пятнадцати шагов (если, разумеется, убрать с дороги мешки и сундуки с товарами, ожидающими своих покупателей), никого нет. Я, насколько могу судить, не шмыгаю носом, значит, остается…
Всхлип повторился, став громче, раскатистее, злораднее, чем заставил внимательнее присмотреться к плечам под кружевом накидки. Дрожат? Точно. А пока я тратил время на наблюдения, женщина затряслась уже всем телом, но вовсе не от рыданий. От хохота.
– Боги милостивы, а я почти перестала верить… Я просила Тихую Госпожу, и она услышала мои мольбы… Я так хотела умереть, так хотела, и вот…
Обрывки фраз вперемешку с отчаянным, болезненно искренним и горьким смехом произвели впечатление не только на меня, но и на Валу, которая, нервно перебирая юбки, поспешила к своей хозяйке с утешениями:
– Девонька моя, не надо так… Не волнуйся, все будет мирком да ладком… Девонька мо…
Они обе стояли ко мне спиной. Служанка подняла руки, словно собираясь обнять госпожу и приголубить, но не успела даже коснуться вздрагивающих под накидкой плеч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20