И смею заверить, высшие слои в конце концов обнаружили бы достаточно разума и решимости для компромисса. Однако, мой милый, вся штука в том, что низшие попросту не хотят устраиваться на существующей исторической почве. Наступает известный момент, когда нравственное подчинение делается тяжелее физического. Вот этого-то нравственного подчинения, всего, что хотя бы напоминает нечто высшее, вот этого-то и не хотят выносить низшие. И отсюда яростное желание истребления.
– Нравственный авторитет, – отвечал я, – на стороне тех, кто трудится… И вы, сударь, не станете отрицать, что не Париж двинулся на Версаль, а Версаль – на Париж.
– В первые дни коммуны раздавалось множество призывов идти на Версаль.
– Однако коммунары не пошли?
– Потому что были заняты тем, что они называли социальными переменами, – ухмыльнулся губернатор. – Но потом, укрепившись…
– И тогда бы Версаль пал?
– И тогда была бы Версальская коммуна.
– Превосходно, мсье Лагард, превосходно! Итак, победа коммунаров, грядущих коммунаров неизбежна?
Он меня озадачил, сказав: «А разве я спорю?»
Помедлил и добавил:
– Но не потому, что они обещают наибольшее благополучие, это слова, и только…
Я перебил его:
– Понимаю, понимаю. Вы победу полагаете неизбежной, ибо суд народной Немезиды обладает гигантской силой. Вы опять, вы все время исходите из того, что социализм коммунаров не есть спасение и обновление, а есть месть и месть.
– Именно так, именно так, – подтвердил он спокойно и твердо.
– Именно не так, именно не так, – возразил я.
Но главный, хотя и скрытый, нерв этого отвлеченного, теоретического разговора крылся не в проблемах минувшего и не в проблемах будущего. Главный-то нерв, как я позже сообразил, был в том, что Версалям необходимо действовать первыми, сколь бы ни были иные версальцы убеждены в собственном поражении.
И мне теперь сдается, что губернатор как бы намекал, что интересы его страны уже понуждают действовать. И в самом деле, на рейде Обока рядом с канонерской лодкой «Метеор» вдруг появились и другие военные корабли. Но я не придал должного значения их появлению. Может быть, потому не придал, что как раз в это время произошли события, которые оглушили меня, как внезапный удар грома.
8
Я все еще жил в Обоке, пользуясь неизменной любезностью г-на Лагарда. У нас с Ашиновым был уговор, чтобы я не трогался с места, не обменявшись с ним письмами; в моем – отчет «дипломатической миссии»; в его – ответ на мой диалог с Лагардом и, возможно, дополнительные инструкции. Курьерами должны были служить наши матросы с фелуки, я дожидался их, но они почему-то запаздывали, и я уже тревожился за их судьбу – ведь с морем не шутят. Но в истекшее время море шуток не выкидывало. Тогда я стал думать, не случилось ли столкновение вольных казаков с данакильцами. Но, во-первых, об этом, несомненно, было бы известно в Обоке, а во-вторых, резонов к подобному предположению не оказывалось, так как наши отношения с туземцами никакими тучами не заволакивались. Моя тревога росла, я терялся в догадках. Кроме того, от меня, сколь ни был я наивен и прекраснодушен, не ускользнуло появление в Обоке чрезмерного числа французских военных моряков; впрочем, если честно, – последнее не осознавалось мною с достаточной степенью серьезности.
Курьерской фелуки я так и не дождался. Вместо нее в один далеко не прекрасный день в Обок явились Бесов, Баланюк и Орлов, хорошо мне знакомые.
Разговор мой с беглецами из нашего града Китежа был как в горячке, то кружил, то несся вскачь, передавать его вышло бы и длинно и путано, но вот что удалось вылущить.
Перво-наперво Н.И.Ашинов изъял у вольных казаков боевое оружие, исключая личный конвой и еще одну категорию, о которой я позже узнал. Было заявлено, что колонисты каждый раз будут получать из крепости свои ружья системы Баранова и Бердана № 2 для учений; ну и, конечно, получат при первых звуках боевой трубы, то есть на случай военной тревоги. А так, в обыденности, пусть-де они, ружья, вкупе с боевыми припасами лежат в крепостном каземате, под замком – «для лучшей сохранности». Нужно заметить, что наши вольные казаки легко расстались с оружием, потому что у них оставались (правда, далеко не у всех) охотничьи, а с боевыми, дескать, одна морока – чисть, смазывай да еще и берегись нагоняев капитана Нестерова…
Хорошо, это б еще и не беда, кажется. Что же дальше? Тут мои собеседники с каким-то страхом, едва ли не суеверным, выговорили: «Попечительное хозяйство». Оказывается, именно так определил Н.И.Ашинов новую эпоху в деятельности нашей колонии. Но ведь попечительность предполагает наличие попечителей и подопечных, не так ли? Оказывается, так, именно так. И отсюда завидный ранжир вылупился: Комитет – Хозяева – Помощники!
Теперь разъясню. Комитет – это они, то есть сам Ашинов, капитан Нестеров и Шавкуц Джайранов. Хозяева – это ротные и взводные, то есть бывшие унтеры, знатоки фрунта и, надо признать, неплохие, я бы сказал, крепкие мужики, я-то ведь их всех знал. Ну-с, и, наконец, помощники – это уж все остальные, все вольные казаки, отряженные примерно в равном числе к отдельным хозяевам.
Выходило, в сущности, некое искусственное, но всепроникающее распространение армейского, войскового принципа. Хватало поверхностного знания русской истории, чтобы усмотреть здесь сколок приснопамятных военных поселений!
Меня как оглушило. Я не хотел верить. Я хотел отогнать видение костлявой аракчеевщины. Увы… Начать с того, что сей комитет брал на себя бремя общих забот, то есть надзор за всей жизнью колонистов. А частный, вседневный, если не сказать ежечасный надзор осуществлялся (уже осуществлялся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146