Нынешний жаркий мартовский день обещал богатый пир, и, как будто чуя добычу, все больше и больше стервятников присоединялось к парящему над шагающими людьми черному кругу. Не двигая крыльями, птицы просто скользили на восходящих потоках, поднимаясь, опускаясь и, как всегда, выжидая, словно знали, что скоро по их глоткам потечет сок мертвых.
– Мерзкие твари, – сказал Шарп, – просто крысы с крыльями.
Ему никто не ответил. Никто не пожелал потратить лишний вдох. В воздухе стояла пыль, поднятая идущими впереди, и те, кто шел сзади, пробивались сквозь теплую зернистую пелену, от которой сохло горло и щипало глаза. Большинство просто не замечали стервятников, другие же настолько устали, что не обратили внимания на кавалерию, внезапно появившуюся в полумиле к северу. Всадники неспешно миновали расцветшую ярко-красным рощу и перешли на рысь. Обнаженные сабли блеснули на солнце, когда удалившийся было от пехоты отряд внезапно развернулся и остановился. Шарп присмотрелся – кавалерия была британская. Воображалы явились поглазеть, как дерутся настоящие солдаты.
Впереди, на небольшом возвышении, где на фоне раскаленного добела неба вырисовывались силуэты других конников, ухнула пушка. Над равниной, раскалывая воздух, пронесся глухой, злобный вой. Белое облачко дыма поплыло вверх, а тяжелое ядро шмякнулось в кусты и, разметав листья, цветы и куски запекшейся земли, запрыгало, теряя силу, чтобы ткнуться в сморщенное упавшее деревце, ответившее на удар слабым фонтанчиком бледной трухи. Снаряд разминулся с пехотой на добрых пару сотен шагов, но звук выстрела встряхнул уставших солдат.
– Господи! – донеслось сзади. – Что это?
– Дохлый верблюд пернул, а ты что думал? – ответил капрал.
– Те еще стрелки, – заметил Шарп. – Моя мамаша и то лучше бы с пушкой управилась.
– Я и не знал, что у тебя есть мать, – откликнулся рядовой Гаррард.
– Мать есть у каждого, Том.
– Только не у сержанта Хейксвилла. – Гаррард сплюнул слюну вперемешку с пылью. Колонна остановилась, но не по приказу, а скорее потому, что вражеское ядро смутило шедшего впереди роты офицера, который уже не был уверен, куда именно ему следует вести батальон. – Хейксвилла родила не женщина, – зло продолжил Гаррард и, стащив кивер, утер рукавом вспотевшее лицо. На лбу остались едва заметные полоски красной краски. – Хейксвилл – порождение дьявола, – добавил он, водружая кивер на белые напудренные волосы.
Интересно, подумал Шарп, захочет ли Том Гаррард бежать вместе с ним. Двоим выжить легче, чем одному. А Мэри? Согласится ли она? Он много думал о Мэри – странным образом получалось так, что, о чем бы другом он ни размышлял, мысли все равно так или иначе сворачивали к ней. С чего бы это? Мэри была вдовой сержанта Биккерстаффа, полукровкой – наполовину англичанкой, наполовину индианкой, – и ей было двадцать два. Как и Шарпу. По крайней мере он так считал, хотя ему могло быть и двадцать три или двадцать один. Точно Шарп не знал по той простой причине, что матери, которая могла бы сказать сыну, сколько ему лет, у него не было. То есть, конечно, мать-то была, мать есть у каждого, но не у каждого мать – шлюха с Кэт-лейн, исчезнувшая сразу после рождения ребенка. Младенца назвали в честь богатого покровителя сиротского приюта, в котором он и рос; увы, толку от имени было мало, и привело оно Ричарда Шарпа на дно вонючей ямы, называемой армией. И все-таки он верил, что будущее у него есть. К тому же Мэри знала парочку местных наречий, что пришлось бы кстати, решись они с Томом дать деру.
Кавалерия справа от колонны снова снялась с места и скрылась за распустившимися деревьями, оставив за собой медленно ползущее облачко пыли. Две легкие, влекомые лошадьми шестифунтовые пушки последовали за отрядом, опасно подпрыгивая на неровностях местности. Все прочие орудия в армии тащили быки, но в легкие впрягали лошадей, передвигавшихся со скоростью втрое большей, чем медлительные тягловые животные.
Вражеская пушка выстрелила еще раз, и мощный резкий звук как будто проткнул неподвижный воздух. Шарп видел на высотке и еще несколько орудий, однако они не стреляли, наверное, потому, что не могли сравниться с большой пушкой по дальнобойности. В следующее мгновение он заметил в воздухе серый след, как будто кто-то чиркнул вертикально карандашом по бледно-голубому небу, и понял, что громадный снаряд летит прямо на него, и ветра, который мог бы сбить тяжеленное ядро со смертоносной траектории, нет, и времени как-то увернуться тоже нет, и остается только признать близость смерти, но снаряд врезался в землю в дюжине шагов от Шарпа, подпрыгнул, перелетел через его голову и, не причинив никому вреда, укатился в поле сахарного тростника.
– Похоже, эти скоты поставили наводящей твою старушку, Дик, – заметил Гаррард.
– Не болтать! – проскрипел вдруг рядом голос сержанта Хейксвилла. – Поберегите дыхание. Что ты сказал, Гаррард?
– Ничего, сержант. Запыхался, дышать нечем.
– Запыхался? – Пробежав вдоль колонны, сержант Хейксвилл остановился рядом с Гаррардом. – Дышать нечем? Тогда ты мертв, рядовой Гаррард! Сдох! А раз ты сдох, то ни королю, ни стране пользы от тебя никакой. Хотя ее и раньше не было. – Злобные глазки сержанта впились в Шарпа. – Это ты трепал языком, Шарпи?
– Не я, сержант.
– Приказа болтать не было. Если король пожелает, чтобы вы разговаривали, об этом скажу вам я. Так написано в скрижали, имя которой – устав. Дай мне свое ружье, Шарпи. Живо!
Шарп подал сержанту мушкет. Именно приход в роту Хейксвилла окончательно укрепил его в мысли, что с армией пора расставаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17