Похоже, что мистер Гринлиф не уловил разницы. В это время они с мистером Гринлифом сидели вдвоем в гостиной после ужина.
– Вы учились в Бостоне? – спросил мистер Гринлиф.
– Нет, сэр. Какое-то время я учился в Принстоне, потом жил у другой своей тетки в Денвере и ходил в колледж там.
Том подождал в надежде, что мистер Гринлиф спросит что-нибудь о Принстоне, но тот не спросил. Том мог свободно рассуждать о методе преподавания истории в Принстоне, о том, что запрещено и что разрешено на его территории, об атмосфере на субботних и воскресных танцах, о политических тенденциях студентов. Прошлым летом Том подружился с одним студентом предпоследнего курса Принстона. Тот только и говорил о своей альма-матер, и под конец Том сам начал его выспрашивать, предвидя, что настанет время, когда эти сведения ему пригодятся. Том уже рассказал Гринлифам, что его вырастила тетя Дотти в Бостоне. Она привезла его в Денвер, когда ему было шестнадцать, и на самом деле он только кончил там среднюю школу, но в доме у тети Би в Денвере снимал комнату один молодой человек по имени Дон Мизел, так вот он-то учился в Колорадском университете. У Тома было такое чувство, будто он тоже там учился.
– Вы специализировались на чем-нибудь определенном? – спросил мистер Гринлиф.
– Никак не мог выбрать между бухгалтерским делом и английским языком, – ответил Том с улыбкой, зная, что такой ответ слишком банален, чтобы дать пищу для обсуждения.
Вошла миссис Гринлиф с альбомом семейных фотографий, и Том сидел рядом с ней на диване, а она переворачивала страницы. Вот Ричард учится ходить. Вот Ричард на ужасной цветной фотографии во всю страницу, с длинными белокурыми локонами. Альбом заинтересовал Тома, лишь когда пошли фотографии Ричарда лет с шестнадцати: длинноногий стройный юноша с волнистыми волосами. Насколько мог судить Том, между шестнадцатью и двадцатью тремя или двадцатью четырьмя годами, когда были сделаны последние снимки, Ричард мало изменился. Особенно удивило Тома, как мало изменилась его веселая наивная улыбка. Напрашивалась мысль, что Ричард не слишком умен, а может быть, просто любит фотографироваться и думает, что ему очень идет рот до ушей. Но это опять-таки не говорит об уме.
– А наклеить вот эти у меня еще руки не дошли. – Миссис Гринлиф протянула Тому пачку разрозненных фотографий. – Они все из Европы.
Это уже интереснее: Дикки вроде бы в парижском кафе, Дикки на пляже. На некоторых фотографиях он хмурит брови.
– Кстати, вот Монджибелло. – Миссис Гринлиф показала снимок, где Дикки вытаскивал лодку на песчаный пляж. На заднем плане виднелись скалистые горы и цепочка белых домиков вдоль берега. – А вот девушка, которая живет в Монджибелло. Она и Дикки там единственные американцы.
– Мардж Шервуд, – пояснил мистер Гринлиф. Он сидел у противоположной стены, но, подавшись вперед, с напряженным вниманием следил за демонстрацией фотографий.
Девушка в купальном костюме сидела на пляже, обхватив руками колени. С виду здоровая и простодушная, с взъерошенными, коротко подстриженными волосами. То, что называется «свой парень». Затем последовала очень хорошая фотокарточка Ричарда в шортах. Он улыбался, сидя на парапете террасы.
Но это была уже совсем другая улыбка. На европейских снимках Ричард выглядел более сдержанным.
Том вдруг заметил, что миссис Гринлиф неподвижным взглядом уставилась в ковер. Он вспомнил, как она за столом воскликнула: «Хотелось бы мне даже не знать слова „Европа“!» Мистер Гринлиф взглянул на нее с беспокойством, а потом улыбнулся Тому, словно говоря, что, мол, ничего особенного, такие вспышки у нее бывают. Теперь Том увидел слезы на глазах миссис Гринлиф. Муж поднялся и направился к ней.
– Миссис Гринлиф, – сказал Том мягко, – поверьте, я сделаю все, что смогу, чтобы Дикки вернулся домой.
– Спасибо, Том, спасибо. – Она сжала его руку.
– Эмили, не пора ли тебе ложиться? – спросил мистер Гринлиф, наклонившись над ней.
Миссис Гринлиф встала, тотчас поднялся и гость.
– Надеюсь, Том, вы еще зайдете к нам перед отъездом, – сказала она. – С тех пор как Ричард уехал, в нашем доме почти не бывает молодежи. Мне ее не хватает.
– Я с удовольствием приду, – пообещал Том. Мистер Гринлиф вышел из комнаты вместе с женой. Том остался стоять руки по швам, высоко подняв голову. В большом зеркале на стене он увидел свое отражение и снова распрямился, исполнившись чувства собственного достоинства. Том быстро отвел глаза. Он делает именно то, что нужно, ведет себя так, как нужно. Откуда же это чувство вины? Только что он сказал миссис Гринлиф:
«Я сделаю все, что смогу…» Но ведь он и вправду сделает! Он никого не пытается обмануть.
Тома прошиб пот, и он постарался расслабиться. Из-за чего он вдруг так забеспокоился? Ведь весь вечер чувствовал себя превосходно! Вот только когда он сказал про тетю Дотти…
Том расправил плечи, поглядывая на дверь, но она все еще оставалась закрытой. Да, только в эту минуту за весь вечер он почувствовал себя не в своей тарелке, сам себе показался ненастоящим, будто попался на лжи, хотя в действительности изо всего сказанного им сегодня как раз это и были чуть ли не единственные слова правды:
«Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким. Меня вырастила моя тетя в Бостоне».
Мистер Гринлиф вошел в комнату. Тому показалось, что его фигура вибрирует и разрастается. Он сощурил глаза. Мистер Гринлиф внушал ужас и желание напасть первым, прежде чем нападет он.
– А что, если нам попробовать бренди? – предложил мистер Гринлиф, открывая потайной бар в стене рядом с камином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15