Кочерга поднялась и нависла над его глазами еще грозней.
– А к нам кто-то скребется, – неожиданно раздался из-за перегородки голос Матрены.
За стеной послышался яростный лай собак и резкий скрип чьих-то на снегу шагов. В окно кто-то негромко, но настойчиво постучал. Не выпуская из рук кочерги, Маринка кинулась к двери, распахнула ее настежь. По полу серым клубком пополз морозный пар и будто втащил через порог две мохнатые, заснеженные, в оленьих унтах и короткополых полушубках фигуры.
– Тетка Матрена здесь здравствует? – заслоняя широченными плечами дверь, спросил один из вошедших.
– Вот она я! Кого бог послал? – Матрена выглянула из боковушки.
– Лебедев, Дмитриевна, с Успенского. Не забыла поди?
– Что ты, как можно! Проходи, родимый, сымай шубу. Вот уж не чаяла! – засуетилась Матрена Дмитриевна. – А у нас тут…
– Люди, вижу, да еще с горячим угощением, – смахивая с темных усов начавшие таять сосульки, пристально поглядывая на Тимку, проговорил Лебедев.
– Угощение не про вашу честь, – буркнул Тимка.
– Ах, ваша светлость господин Берендей, чем вы тут промышляете?
– Мы завсегда на своем месте, а вот вы зачем пожаловали, не знаю, – затыкая недопитую бутылку пробкой, ответил Тимка. Встретив насмешливый взгляд Лебедева, все больше злясь и мрачнея, спросил: – Пошто ночами шляетесь?
– От бурана бежали и, как твоя милость, тоже тепленького местечка ищем.
– Твое место в казачьей, гусь. А кто с тобой вторяком? – Косясь на подошедшего к печке второго путешественника, спросил Берендей.
– Товарищок мой!
– Отвечай толком.
– Уж больно ты грозен, мил человек… – Серьезные, живые глаза Лебедева открыто смеялись.
– Да разве это человек?! Господи! – Маринка отвернулась лицом к печке. Плечи задрожали.
– Ну ты, заткнись, шлюха! – крикнул Тимка.
– Эй ты, чебак, закрой хайло! – решительно крикнул Лебедев.
– А что здесь у вас происходит? – вмешался второй. Он тоже был бородат, кряжист и высок ростом. Маринке даже в голову не пришло, что это Кондрашов.
– Его спросите, – тыча в Тимку пальцем, проговорила Матрена.
Повернув от печки заплаканное лицо, Маринка торопливо и сбивчиво обо всем рассказала.
– Мда-а! – Не спуская с оторопевшего Тимки глаз, Лебедев взял из угла кочережку, взвешивая ее в руке, добавил: – Деловой инструмент! А ну-ка, сатрап Берендей, давай греби отсюда помалу.
– Остерегись, каторга! – пятясь к двери, зло крикнул Тимка.
– Таких ночных котов я всегда остерегаюсь. Забирай свое пойло и плыви, а то я человек невежливый, за борт вышвырну! – играя кочережкой, пообещал Лебедев.
Видя, что его самого могут «на бедро кинуть», Берендеев накинул на плечи шубу, грозя Лебедеву расправой, выскочил из избы.
– Василий Михайлыч, родненький мой! Я глазам своим не верю! – сквозь радостные слезы, узнав Кондрашова, причитала Маринка.
– Выходит, знакомые али сродни? – обрадованно спрашивала Матрена.
– Тетенька, милая, даже больше чем родня! А сейчас-то, в такие дни, да тут, на Витиме! Как же это так? – Слезы душили Маринку.
– Вот так, Марина Петровна. – Василий Михайлович протянул руки к печке.
– Значит, вы сюда по этапу? – с ужасом в голосе спрашивала Маринка.
– Разумеется, не добровольно. – Зная, что здесь все свои, Кондрашов коротко рассказал об аресте, о встрече с Маринкиным отцом, но о женитьбе Лигостаева умолчал.
– Выходит, по-таежному? – понижая голос, спросила хозяйка.
– Если уж говорить по правде… – Кондрашов развел руки и засмеялся в широкую, окладистую бороду.
– А что такое по-таежному, Василий Михайлыч? – спрашивала Маринка.
– Есть такой у нас таежный пачпорток, для всей полиции пригодный, – засмеялась Матрена.
– Это что же, вы по чужому паспорту? – догадалась Маринка. – Как тогда?
– А тогда у меня никакого не было, – улыбнулся Кондрашов.
– Сейчас у нас документики по первому классу. Я – Лебедев, а он – Курочкин.
– Ох, милые! – вздохнула Матрена Дмитриевна. – А может, вас спрятать куда? – предложила она.
– Не стоит, мы скоро исчезнем, – сказал Лебедев.
– Да как же это, куда же вы на ночь глядя? – Маринка не хотела, чтобы они так скоро ушли.
Она смотрела на заросшего бородой Кондрашова с нежностью. Казалось, что от его голоса, одежды, пропахшей махоркой, исходил запах родного амбара, знакомых кошм. Это был родной, сладостный, ни с чем не сравнимый запах!
– Может быть, вам на самом деле надо спрятаться? – спрашивала она тревожно.
– Как раз не надо, барышня, – отмахнулся Лебедев и тут же спросил: – Извините, я не знаю вашего имени…
– Марина.
– А по батюшке?
– Да просто Марина!
– Так вот, Мариночка, мы прибыли сюда по важному делу. Сейчас время такое…
– Да какое такое! – Матрена махнула рукой. – Если новости какие привез, так не тяни, сынок.
– Есть и новости, тетка Матрена. – Лебедев наклонился к ее плечу. – Сегодня утром на Андреевском и Успенском приисках началась забастовка.
– Да будет тебе! – Матрена замерла посреди комнаты.
– Треханем господ, вот что будет!
– Погоди, Миша, больно шибко-то не шуми. Дай-то господи! – Матрена повернулась к иконам и перекрестилась.
– Бог, Матрена Дмитриевна, не даст… А если поднесете по стаканчику чаю, а может, с морозца чего покрепче… – Лебедев подмигнул и возбужденно потер руки.
– Для такого случая все найдется! Гляди, какие дела-то завертываются.
– А у меня как сердце чуяло, что вы придете, еще с вечера угольков натушила. – Радостно поглядывая на Кондрашова, Маринка кинулась разжигать самовар.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Забастовка началась 29 февраля на Андреевском прииске, куда не так давно прибыл Архип Буланов. Судили его в Зарецке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108