Второй провинцией, признавшей его, оказался Тикао. Плохо понимая, как мне относиться к положению в мире, которому приходилось выбирать из двух зол, не имея представления при этом, которое из них меньшее, я не знал, гордиться мне или стыдиться того, что моя родная провинция Симабу сохранила лояльность марионеточному правительству, как, впрочем, и ее прибрежная соседка Даркот. Но Бала-Гиссар, Кхох и Гианц перешли на сторону Тенедоса, а на востоке их примеру последовали Бонвалет и Варан.
Правительство сохраняло власть над центральной частью Нумантии и Латаной, крупнейшей рекой страны, по которой проходил главный путь сообщения, связывающий север и юг. Только Исфахан, лежащий южнее главной провинции Дара, дрогнул было, но хранители мира быстро привели его в чувство. Каллио, еще одна крупная провинция, которая сначала возмутилась против Совета Десяти, а затем продолжила борьбу уже против императора, естественно, ни в какую не соглашалась вновь признать его, как и Юрей, который был опустошен сначала нашей собственной армией во время отступления из Нумантии, а затем еще более жестоко пострадал от пришедших нам на смену майсирцев. Жители Юрея больше не желали воевать ни за что и ни на чьей стороне.
Город Огней всегда первым приходил в волнение при любом кризисе, и сейчас, по словам тюремщика, здесь намеревались строить баррикады, чтобы противостоять натиску императорских войск. Второй бедой, которой боялись не меньше, если не больше, была возможность нового вторжения короля Байрана, уже пообещавшего уничтожить Нумантию. А третью угрозу представляли собой, конечно, демоны, которых архиколдун Тенедос, несомненно, напустит на Никею, чтобы обратить ее в пустыню.
Этот последний вариант нельзя было считать маловероятным, ибо Тенедос как раз намеревался привести его в исполнение, но в тот момент я сбил его с ног и не дал закончить заклятие, которое он творил. После этого я бросил остатки кавалерии в безумную атаку против армии Байрана, как будто в тот момент был воплощением самой Сайонджи.
Но пока что, успокоил меня Дубатс, все ограничивалось одними слухами.
Я спросил о Товиети, которых мы с Тенедосом некогда подавили (хотя это привело лишь к тому, что мы видели, как этот культ все время снова возникал в различных формах и исчез одновременно с нашим поражением). Мой стражник ничего не слышал о душителях с желтыми шнурками, и это оказалось одной из немногочисленных добрых новостей, которые мне удалось получить за это время.
Похоже, что я знал теперь ничуть не меньше, чем любой из обитателей города, так что мне оставалось только ждать. Ждать и час за часом упражнять мышцы, чтобы не потерять физическую форму, так как я обязан был наилучшим образом подготовиться ко всему, что могло вскоре последовать.
Впрочем, я занимался и еще кое-чем. Я когда-то сам выбрал эту башню в качестве обители императора и убедился в том, что она недоступна для убийц-Товиети. Теперь я ломал голову над тем, как отсюда выйти. Я знал о том, что в здании существует три пути, пригодных для бегства, причем два из них можно использовать для того, чтобы попасть внутрь. За время пребывания в майсирских и нумантийских тюрьмах я обрел немало новых знаний. Шансы на побег повышало и то, что командир миротворцев был чрезвычайно дисциплинированным и организованным человеком, поэтому все действия стражи – прием пищи, строевые занятия, военная подготовка и проверки – осуществлялись строго в одно и то же время.
Впрочем, планы побега, конечно, не могли занимать все мои мысли, так как я понятия не имел, куда смогу направиться, выбравшись за стены башни. Никто не пожелает предоставить мне убежище, и, скорее всего, следует ожидать, что едва ли не любой, увидев мое, к сожалению, весьма запоминающееся лицо, примется кричать, вызывая стражников или же набросится на меня с любым оружием, какое окажется у него под рукой. Если уж мне суждена смерть, то я предпочел бы погибнуть от чистого острого лезвия топора или прочной петли. Возможность быть разорванным на клочки разъяренной толпой меня не прельщала.
Так или иначе, но однажды рано утром за мной пришли охранники, усадили в одну из санитарных карет и доставили в Великий Дворец, некогда принадлежавший Совету Десяти, а затем, после большой перестройки, сделавшей его более современным и роскошным, – императору.
Колеса прогремели по мосту через ров, карета въехала в центральный внутренний двор, приблизилась к дверям, находившимся в глубине, а затем меня втолкнули в тесную каморку, где мне снова пришлось ждать под присмотром четырех охранников, не спускавших с меня настороженных взглядов.
Через некоторое время дверь открылась, и еще полдюжины стражников удостоверились, что я не успел прикончить моих охранников. Затем вошел Скопас. Он стал еще толще, чем был, когда я видел его последний раз, – когда же это было, сразу и не вспомнишь, – более десяти лет тому назад. Скопас был одним из первых членов Совета Десяти, поддержавших Тенедоса, и считался самым разумным из всех этих бестолочей. После коронации он попытался добиться милости императора, но из этого ничего не вышло.
Позже, когда мы сражались в Майсире, он организовал мятеж, закончившийся неудачей, но сумел спастись, скрыться и подготовить второе, на сей раз успешное восстание, случившееся как раз перед тем, как мы потерпели поражение под Камбиазо.
Следом за ним вошел Бартоу. Он в прежнее время был спикером Совета Десяти, но, несмотря на высокое положение, никогда не считался слишком уж проницательным человеком.
Я вежливо поклонился. Скопас ответил мне тем же, тогда как Бартоу, видимо, не решивший, как держать себя со мной, не поприветствовал меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154