И на этот случай у отца была припасена прибаутка: «Не стоит беспокоиться об осле, если он уже заперт в сарае, а у тебя разбежались куры и за забором лис».В это мгновение Хатуи обернулась и ободряюще улыбнулась ей. Они вошли в церковь. Внутри было на удивление светло. Неф представлял собой широкую вытянутую залу с деревянным потолком. Двойные ряды окон в форме арок располагались высоко в стене, над декоративными колоннами, через эти окна в церковь струился яркий свет. Группа торжественно проследовала вперед, Генрих и его сестра преклонили колени перед алтарем. Лиат восхищенно смотрела на параллельные ряды круглых и квадратных колонн, капители которых украшали искусно вырезанные каменные львы, орлы и драконы. Эти символы напоминали посетителям, кто, после Господа, является здесь властителем. Пол был вымощен светло-желтым и коричневым гранитом. Лиат суеверно избегала наступать на швы между плитами пола.Король, прежде чем стать на колени, поднялся по ступеням к алтарю. Лиат вместе с остальными опустилась на колени там, где остановилась. Некоторым пришлось это сделать прямо на ступенях, замерев в неуклюжем положении. Колено Лиат придавило край плаща Хатуи, так что та не могла изменить позу. В церкви стало так тихо, что Лиат какое-то время боялась пошевелиться и не убирала колено с плаща Хатуи.Наконец Генрих поднялся, сбросил плащ на руки ожидавшего слуги и пригласил Хатуи и двоих наиболее доверенных советников — искалеченного в боях маркграфа Гельмута Виллама и священника Росвиту Корвейскую. Хатуи кивнула Лиат, и обе последовали за королем и сановниками. Выйдя из церкви через боковую дверь, они попали в помещения матери настоятельницы и ее прислуги.В маленькой комнатке, примыкающей к личным покоям аббатисы, король Генрих опустился на колени перед низкой кроватью, на которой лежала его мать. Он поцеловал ее руку:— Матушка…Она нежно коснулась его глаз:— Ты плакал, дитя мое. Зачем эта печаль? Ты все еще скорбишь о мальчике?Он ненадолго отвернулся. От матери ничего не скроешь. Он прижался лицом к грубому шерстяному одеялу, казавшемуся таким странным в покоях королевы, и заплакал. Присутствующие не поднимали глаз. Как и король, все опустились на колени. Лиат, оставаясь позади, могла украдкой изучать их лица. Хатуи сосредоточенно смотрела в грубый каменный пол кельи, лицо ее выражало одновременно жалость и уважение. Старый маркграф Гельмут Виллам единственной уцелевшей рукой стер слезу со щеки. Мать Схоластика хмурилась не из-за того, что взрослый мужчина плакал, ибо искреннее выражение печали является добродетелью, но из-за того, что Генрих слишком долго и слишком глубоко переживал смерть сына, который, в конце концов, был незаконнорожденным. Лицо священницы оставалось бесстрастным. Сестра Росвита посмотрела в сторону Лиат, девушка сразу же опустила глаза.«Не давай им себя заметить. Безопасность — это скрытность», — говорил Па.— Ну-ну, дитя, — обратилась к Генриху старая королева. Телом она была слаба, голос дрожал, но дух был крепок. — Осуши слезы. Прошло полгода после смерти мальчика, и умер он достойно, правда ведь? Пора отпустить его. Подходит канун Всех Святых. Отпусти его, чтобы дух его смог подняться, как ему подобает, через семь сфер и достичь благословенных Покоев Света. Своей печалью ты удерживаешь его в миру.— Языческие речи, — покачала головой мать Схоластика.— Но это ведь, по сути, языческий праздник, которому мы дали дайсанитское имя, не так ли? — возразила королева. «Она вышла замуж очень молодой, двое ее детей появились на свет, когда она еще не достигла моего теперешнего возраста», — вычисляла Лиат в уме. Она была примерно на четырнадцать лет старше Генриха, своего первенца. Ее серебряные волосы, рассыпавшиеся по подушке, сохраняли еще несколько каштановых прядей. Какая бы болезнь ни угнетала ее сейчас, возраст королевы был ни при чем. — Мы ведь говорим о кануне Халловинга, хотя и молимся Всем Святым в эти дни, когда великие движения небес сближают живущих и почивших настолько, что мы можем их коснуться, если не будем отворачиваться и закрывать глаза.Лиат сдержала слезы. Слушая старую королеву, она настолько живо представила отца, что ей казалось, он стоит рядом. Она почти могла видеть его краешком глаза.— Такое своеобразное почитание, — продолжала королева, — Бог Единства, конечно, не поставит нам в вину.Мать Схоластика послушно потупила голову. Будучи госпожой Кведлинхейма и управляя монахами, она все-таки оставалась дочерью королевы Матильды, которая до сих пор сумела сохранить остатки былого величия.— Генри, ты должен отпустить его, или он вечно будет бродить здесь, в плену твоей печали.— Но что если он не может умереть, подобно нам? — горько сказал Генрих. — Что если кровь матери преграждает ему доступ в Покои Света? Тогда он обречен вечно метаться в тенях этого мира? И мы никогда не сможем объединиться в благословенных Покоях Света?— Об этом судить Нашей Владычице и Господу, — сурово напомнила ему мать Схоластика, — мы не должны обсуждать такие вопросы. На эту тему написаны многие книги еще в древности. Есть ли у Погибших души?.. Но эту тему не следует здесь обсуждать. Идем, Генри. Мы уже слишком утомили мать.— Нет, — сказала старая королева. — Я не устала. Говоря со мной о своей печали, Генри, ты, может быть, облегчишь ее. — Она подняла глаза, и Лиат увидела ясный и трезвый взгляд, неожиданный для больного человека. — Виллам здесь.Лиат вдруг сообразила, что Гельмут Виллам — ровесник королевы Матильды. Несмотря на свои тяжелые раны, он сохранял бодрость и силу. Он подошел к ложу королевы, поцеловал ее руку и направился к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175