Свидетельства очевидцев говорят нам об обратном: нет между большевиками никакой географической разницы, все они убийцы и насильники. Барон Врангель, живший в как раз в Ялте, наоборот пишет: «Особенно тревожные дни переживал город во время наездов севастопольских матросов. Последние несколько раз приходили на миноносце. В городской думе в эти дни происходили ночные собрания и неизменно, в связи с этими приездами, производились новые аресты. Дважды приходилось нам не ночевать дома. Предупреждённые через нашу прислугу о готовящихся ночью в наших кварталах арестах, мы, с наступлением темноты, уходили из дома, ночуя на дальней окраине города у наших знакомых. Их квартал, населённый татарами, был наиболее спокойный».
Выходит, живут севастопольцы и ялтинцы душа в душу, вместе борются с мировой контрреволюцией путём бессудных казней, грабежей и насилий. Кто из них ужасней и кровавей ещё надо считать и смотреть! И только в вопросе о нескольких членах династии Романовых, получаются у них коренные разногласия! Только при произнесении фамилии бывшего царя разглаживаются морщины на лбу севастопольских витязей революции, мягчеет их стальное сердце и появляется в их каменных душах искра сострадания. Выходит так?
Давайте вспомним, кто же в Севастополе главный большевик. Неужели он такой добрый, что всех остальных своей преступной добротой заразил? Нет — глава местных коммунистов Юрий Петрович Гавен-Дауман, направленный Лениным в Севастополь. Иными словами, товарищ проверенный, свой. Он то и превратил за три месяца черноморских матросов в зверей. По делам своим товарищ Гавен злой, по словам Врангеля тоже, а в ситуации с «узниками Дюльбера» добряк первостатейный. Никак он не даёт приказ товарищу Задорожному выдать Романовых ялтинским анархистам. А те просят постоянно! Но ведь пять месяцев просто так, отмолчаться не удастся, иначе тебя самого «контрой» объявят, да с грузом на ногах отправят кормить черноморских рыб. Надо ялтинским товарищам ответ дать, да ещё мотивированный. Должны в Севастополе ответить что-то типа «есть распоряжение от товарища Ленина беречь этих Романовых, потому и расстрелять их нельзя». Но ведь не может товарищ Ленин, отдать такой приказ в Севастопольский совет кому попало, открыто. Не поймёт матросская вольница всех этих политесов, из повиновения выйдет. Такой приказ можно только тайно отдать товарищу проверенному, например тому же Гавену, да вместе с распоряжением отправить его загодя в Севастополь, с заданием устанавливать там Советскую власть. А заодно ждать приезда отряда Задорожного и тянуть время, не допуская ни в коем случае расправы над Романовыми. Вся крымская эпопея Романовых продлится пять месяцев. От описываемых событий марта восемнадцатого потерпеть осталось совсем чуть-чуть.
Потому, что в начале апреля 1918 года в Крым вступят немецкие войска, и Романовы будут спасены. Давайте не будем забывать, что в это самое время товарищ Ленин, столь добрый для Александра Михайловича и его спутников, отдаёт приказы об аресте Михаила Романова, о высылке семьи Николая Романова из Тобольска в Екатеринбург. Но они — наследники трона, а основные претенденты на престол должны быть ликвидированы. Великий князь Александр Михайлович и Феликс Юсупов расчистили дорогу для будущей русской катастрофы, поэтому именно они должны быть спасены, Для остальных членов огромной семьи Романовых будущая участь — это лотерея, кому как повезёт.
Тем временем жизнь в Дюльбере идёт своим чередом. Живут Романовы и их «тюремщики» душа в душу. Великий князь Александр Михайлович помог охране наладить работу прожекторов, чтобы они могли его ещё лучше стеречь. Не было такого взаимопонимания со своими охранниками ни у Николая Романова, ни у других членов его многочисленного семейства. Не надо удивляться — в нашем случае это ведь не тюремщики, а охрана. Она не столько предохраняет «заключённых» от побега, сколько спасает их от кровавой расправы. Великий князь Александр Михайлович почти со своими «тюремщиками» крепко подружился, так крепко, что остальные Романовы даже удивлялись:
«Великий Князь Николай Николаевич не мог понять, почему я вступал с Задорожным в бесконечные разговоры.
— Ты, кажется, — говорил мне Николай Николаевич, — думаешь, что можешь переменить взгляды этого человека. Достаточно одного слова его начальства, чтобы он пристрелил тебя и нас всех с превеликим удовольствием.
Это я и сам прекрасно понимал, но, должен был сознаться, что в грубости манер нашего тюремщика, в его фанатической вере в революцию было что-то притягательное. Во всяком случае, я предпочитал эту грубую прямоту двуличию комиссара Временного Правительства. Каждый вечер, пред тем, как идти ко сну, я полушутя задавал Задорожному один и тот же вопрос: «Ну что, пристрелите вы нас сегодня ночью?».
Его обычное обещание не принимать никаких «решительных мер» до получения телеграммы с севера меня до известной степени успокаивало. По-видимому, моя доверчивость ему нравилась, и он спрашивал у меня часто совета в самых секретных делах. В дополнение к возведённым укрытиям для пулемётов я помог ему возвести ещё нисколько укреплений вокруг нашего дома, помогал ему составлять рапорты Севастопольскому совету о поведении бывших Великих князей и их семейств и т. п».
Страна должна знать своих героев — незаслуженно забыто имя славного «матроса» Задорожного. Это уникальный человек. Это первый в советской истории борец за права человека. Да, что там — скажем правду: это единственный большевик, готовый пожертвовать своей жизнью за своих классовых врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160