Я проснулся весь в поту, сознавая, что слова книги обрели плоть и кровь – по крайней мере, плоть и кровь страшного сна.
Но, как я уже говорил, если это миссис Хебблтуэйт оставила книгу на виду и если она столь хитроумно пыталась отвратить меня от своей дочери, ее замысел провалился. Хотя от такого описания к горлу подкатывала тошнота и ночной кошмар был ужасен, позывы моего тела оказались сильнее.
Так к концу марта наша с Марией дружба вдруг обрела себя в неких смутных биющихся границах, и мы стали немного стесняться друг друга.
В последнюю пятницу месяца уроки закончились рано, сразу после полудня. Мы не пошли сразу домой, как обычно: Мария предложила мне погулять. Я согласился.
Мы вместе шли вдоль берега на юг, бок о бок, однако не держась за руки. Шли мы целеустремленно и молча, ступая осторожно: черные пески были сплошь усеяны мириадами крошечных крабов, похожих на черных пауков. Вскоре нам пришлось разуться и снять носки, чтобы переходить вброд оставленные приливом лужицы и небольшие заливы, отделявшие один пляж от другого. Наконец мы добрались до бухты в миле к югу от городка, полностью скрытой от чужих глаз мысом.
Мы переглянулись и стремительно бросились в объятия друг другу, как можно теснее прижимаясь телами, руки и языки наши переплелись. Мы срывали с себя одежду, изумляясь дивной белизне плоти под ярким солнцем и неожиданной поросли волос.
Я болезненно смущался пятна на груди, но Мария словно не замечала его.
Распростершись поверх своей одежды на черном песке, мы попробовали заняться любовью. Первая попытка с технической точки зрения оказалась не слишком успешной, но мы не были разочарованы. Мы почти рыдали от невыносимого восторга. Попробовали еще раз, и на этот раз сумели выполнить основные приемы. Дальше мы принялись изучать иные возможности. Языки и пальцы проникали повсюду, извлекая немыслимый экстаз.
Потом мы лежали, сплетясь, отдыхая.
– Я люблю тебя, – повторял я снова и снова.
– Я тоже тебя люблю, – отвечала она. Провела пальцами по багровому пятну на моей груди и поцеловала его. – Я люблю тебя, – сказала она.
С этих слов все началось заново. К трем часам дня, когда мы решили наконец вернуться в город, из робких учеников мы превратились в довольно опытных подмастерьев. Мы были вполне довольны собой и уверены, что интимное знание о чужом теле – единственное, к которому следует стремиться.
Кто бы упрекнул нас за то, что после подобных откровений мы не разглядели иных знамений дня – не видели, как померкло послеполуденное солнце, горизонт окрасился странным оттенком лилового, а гора превратилась в одинокую подпорку, на которую плоско, будто крышка стола, лег небосвод?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Но все остальные на острове это заметили.
В тот вечер после ужина Чэпмены обсуждали погоду. Мистер Чэпмен раскурил трубку, Джон и Джим последовали примеру отца, поскольку оба уже были взрослыми рыбаками; впрочем, Джим еще не слишком пристрастился к табаку.
– Никогда прежде не видел такого неба, – произнес мистер Чэпмен. При мерцающем свете фонаря-«молнии» его взгляд порой казался достаточно устойчивым.
– Рыбе, похоже, нравится, – вставил Джон. – В жизни столько не ловили – готов поклясться, она словно хочет пойматься. – Джон почти не изменился со школьных дней. Высокий, прыщавый, все такой же приветливый. В скором времени он собирался жениться на Серене Джоунз, которая работала на почте. Попыхтев трубкой, он обратился прямо ко мне: – А тебе это не с руки, верно, Эндрю?
Я смутился. Слабое освещение было тут кстати, поскольку я почувствовал, как встревоженно присматривается ко мне миссис Чэпмен.
– Говорят, ты сегодня после уроков бродил по берегу, – продолжал Джон.
– Пойду-ка я наверх, – сказал я, – я сильно устал.
– С чего бы это? – спросил Джон.
Я поспешно вышел из-за стола и удрал к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, я услышал негромкий смех внизу.
В те непогожие выходные я не встречался с Марией. Но в понедельник после школы мы, как и собирались, пошли в нашу бухту. Ветер дул теперь упорно и сильно, океанские валы вздымались белыми пенными ступеньками. Берег был сплошь усеян мелкими черными крабами, они едва успевали расступиться перед нами. Добравшись до нашей бухты, мы расстелили одежду прямо поверх крабов и раздавили во имя любви, наверное, тысячи крошечных существ.
Во вторник добраться до бухты было труднее. Ветер дул нам в спину с такой силой, что подталкивал нас вперед, и мы почти бежали; он взбивал берег и море в желто-серую пену, в которой невозможно было отличить одно от другого. Песок в нашей бухте оказался слишком влажным, и мы с Марией осваивали новые разновидности любви стоя, прижимаясь спинами к валунам. На обратном пути в город мы шли против ветра, с трудом втягивая в себя каждый вдох.
Я вернулся домой как раз в ту минуту, когда мистер Чэпмен куда-то снарядился.
– Пойдем вместе? – пригласил он меня. – Комендант созывает собрание насчет погоды. Мальчики уже там.
Я засомневался было, а глазки моего приемного отца забегали вправо-влево.
– В таверне собираемся, – уточнил он. – Выпьешь пинту пива.
Мог ли я устоять? Я никогда не бывал в «Таверне Святого Иуды», а разливавшийся оттуда аромат пива всегда возвращал меня в Стровен.
Кабачок был переполнен, но Джон окликнул нас – они с Джимом держали для нас места возле стойки. Вся таверна состояла из одного большого зала, довольно сумрачного, потому что окна были замазаны зеленой краской, а стены обиты темно-бурыми панелями. С длинных деревянных балок свисали фонари-«молнии». Глаза щипало от густого табачного дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72