У него явно не было желания бороться со смертью.
— Она очень похожа на свою мать, когда та была в ее возрасте, — сказал он.
— Это и вызвало приступ?
— Сперва я решил, что мне кажется. После ее смерти я много лет вглядывался в женские лица, отыскивая сходство, потом перестал. Но сегодня утром вы произнесли его имя. Наверно, он еще жив. Я, конечно, узнал бы из газет, если бы он умер. В Швейцарии каждый миллионер удостаивается некролога. Вы должны его знать, раз женились на его дочери.
— Я видел его всего два раза, но и этого достаточно.
— Вы ему не друг?
— Нет.
— Он жестокий человек. Он никогда и в глаза меня не видел, но погубил меня. И все равно что убил ее, хотя она ни в чем не была виновата. Я ее любил, но она меня не любила. Ему нечего было бояться. Это никогда бы не повторилось. — Он бросил взгляд на старика, но тут же успокоился. — Она любила музыку, — сказал он. — Особенно Моцарта. Дома у меня есть пластинка с «Юпитером». Я хотел бы ее подарить вашей жене. Вы можете ей сказать, что я нашел ее на складе.
— У нас нет проигрывателя — только магнитофон.
— Пластинка была записана еще в докассетные дни, — сказал он таким тоном, каким говорят о доавтомобильной эре.
Я его спросил:
— Что вы имели в виду, когда сказали: это никогда бы не повторилось?
— В этом я виноват… и Моцарт… и ее одиночество. Она не повинна в своем одиночестве. — Он произнес это даже с гневом (возможно, подумал я, если бы дать ему время, он научился бы и бороться). — Может, он и сам знает теперь, что такое одиночество.
— Значит, вы были ее любовником, — сказал я. — Я думал, судя по словам Анны-Луизы, что до этого так и не дошло.
— Мы не были любовниками, — сказал он, — вы не должны так говорить… не во множественном числе. Она позвонила мне на другой же день, пока муж был в конторе. Мы оба согласились, что это для нее неправильно… я хочу сказать — неприлично, запутаться во лжи. Тут для нее нет будущего. Как оказалось, для нее и так не было будущего.
— Жена сказала, что ее мать просто заставила себя умереть.
— Да. Моя воля была недостаточно сильна. Странно, не права ли? Она меня не любила, а все же нашла в себе силы умереть. Я ее любил, а у меня не хватило сил умереть. Я смог пойти на похороны: ведь он не знал меня в лицо.
— Значит, там был еще кто-то, кто ее оплакивал… помимо Анны-Луизы и слуг.
— Что вы этим хотите сказать? Он плакал. Я видел, как он плакал.
— Анна-Луиза говорит, что он не плакал.
— Ошибается. Она была еще ребенком. Наверно, не заметила. Да и какая разница.
Кто был прав? Я вспомнил доктора Фишера за ужином, как он подхлестывал свою свору. Уж я-то не мог представить себе его плачущим — а, впрочем, какое это имеет значение?
— Знаете, — сказал я, — мы всегда будем вам рады. Я хочу сказать, что жена будет рада вас видеть. Выпьем как-нибудь вечерком рюмочку?
— Нет, — сказал он. — Лучше не надо. Пожалуй, мне этого не вынести. Понимаете, они так похожи.
После этого говорить было больше не о чем. Я не рассчитывал, что когда-нибудь еще его увижу. Я был уверен, что на этот раз он поправится; впрочем, ни одна газета не сообщила бы о его смерти. Он не был миллионером.
Я передал Анне-Луизе то, что он рассказал.
— Бедная мама, — произнесла она. — Но это была всего лишь маленькая ложь. Если это случилось только раз.
— Удивительно, как он узнал. — Странно, как редко мы называли их по именам. Обычно мы говорили «он» или «она», но никогда не происходило путаницы. Вероятно, это тоже телепатия, которая существует у любящих.
— Она говорила, что, когда он начал подозревать — хотя на самом-то деле подозревать было нечего, — он установил какую-то штуку на телефон, чтобы записывать разговоры. Он сам ей это сказал, так что, когда произошел тот разговор, он все и узнал. И все же меня бы не удивило, если бы она все рассказала ему сама и пообещала, что этого больше не будет. Может быть, она солгала мне потому, что я была слишком маленькой, чтобы понять. Слушать вдвоем Моцарта, держась за руки, было для меня тогда почти то же, что и любовные объятия, — как, впрочем, и для него… я имею в виду отца.
— Интересно, действительно ли он плакал на похоронах.
— Я в это не верю — если только он не плакал оттого, что жертва ускользнула. Может, это была сенная лихорадка. Она умерла в сезон, когда страдают сенной лихорадкой.
12
Наступило рождество, и снег покрыл землю до края озера; это было самое холодное рождество за многие годы — на радость собакам, детям и лыжникам, но я не принадлежал ни к тем, ни к другим, ни к третьим. В конторе очень хорошо топили; сад снаружи казался синим сквозь цветные стекла, но меня все равно пробирал озноб. Я ощущал себя чересчур старым для моей работы: постоянно иметь дело с шоколадом — молочным, простым, с миндалем и каштанами — больше пристало человеку помоложе или девушке.
Я удивился, когда один из моих начальников отворил дверь моего кабинета и впустил мистера Кипса. Мне показалось, что ожила карикатура: согнувшись чуть не вдвое, мистер Кипс шел ко мне с протянутой рукой — словно не здоровался, а отыскивал потерянный доллар. Сослуживец сказал почтительно, к чему я не привык:
— По-моему, вы знакомы с мистером Кипсом.
— Да, — сказал я, — познакомились у доктора Фишера.
— Я не знал, что вы знакомы с доктором Фишером.
— Мистер Джонс женат на его дочери, — сказал мистер Кипс.
Мне показалось, что на лице моего начальника отразился страх. До сих пор я ничем не привлекал его внимания и вдруг стал представлять опасность — ведь зять доктора Фишера, имея такую поддержку, может занять место и в правлении!
Я неосторожно позволил себе над ним чуть-чуть подтрунить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33