Браконьер не ответил.
– Вот бумага, напишите, что произошло. – Я положил перед Касумовым чистый лист. – Я обещаю дать этому ход…
– Все нормально, гражданин прокурор, – сказал Мазут. – У нас свои дела.
– Это безобразие!
– А стрелять в рыбинспектора – не безобразие? Убить человека! Оставить сирот!.. – жутко закричал вдруг начальник рыбинспекции. – Мы ведь с ними как? «Обнаружив факт нарушения правил… – он кого-то копировал, – я, такой-то…» Будто они стоят – руки по швам! А они ведь стреляют! И не думают нам «представляться»! У-у, гад! На Осушной приплыл! Думал, не найдут!
– Почему это я должен думать, что меня не найдут? – Касумов, за неимением платка, вытер наплывающие синяки меховой опушкой ушанки.
– Оделся по погоде! Куда путь держишь, тварь? – Цаххан Алиев готов был снова броситься, едва сдерживался. – А когда в Сережку Пухова стрелял, тоже в этом был?
– Мне в Сережку Пухрва нечего было стрелять. Если хочешь знать, Пухов мне первый друг стал, после того как я его подобрал у Русаковской банки…
– А из-за кого он туда попал, если не из-за тебя! Забыл?
У Касумова погасла сигарета, он вытащил спички. Хаджинур
Орезов зыркнул на спички, потом – на меня.
Это был все такой же коробок с портретом Циолковского – Евтушенко.
– Припекло! – не отставал Алиев. – Лодка и та полна окурков! Смотри, спалишь!.. На чем браконьерствовать будешь?
Бесконечно длинный перечень взаимных претензий напоминал пример математического равенства. Но, в отличие от математики, слагаемые по обе стороны знака равенства здесь взаимно не уничтожались.
– А ты что, поймал меня, Цаххан?
– А то, что ты кукан в тот раз отрезал! Вся рыба на дно пошла… У тебя ведь нож в лодке остался. Весь был в слизи! И фонарь! Я и говорю: не спали!
– Если ты не спалишь, Цаххан Магомедович, – Касумов деланно засмеялся, чиркнул спичкой, – никто не спалит!
– Бесхозное орудие лова разрешено уничтожать! А что нам с ними делать? На руках тащить? У меня-то машины нет! А оставлю на берегу – вы вернетесь…
– Хватит! – тихо приказал я.
Они замолчали.
Я заполнил форменный бланк и предложил Касумову собственноручно записать полный ответ на мой единственный вопрос: «Где вы находились вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля?»
Касумов шапкой осторожно промокнул раны на лице, правое подглазье выглядело к этому времени красно-багровым, тяготеющим к фиолетовым тонам.
Я подумал: «Если бы следователь или оперативный уполномоченный знал, что подозреваемый – вор, грабитель, даже убийца – будет немедленно освобожден из-под стражи, как только будет установлено, что к нему применялись незаконные методы ведения следствия, – никто бы не поднял на него руку».
Мазут взял со стола шариковую ручку и к слову «ответ» приписал: «Где я находился вечером 23 апреля, в ночь на 24-е и весь день 24 апреля, я не помню. Кто убил Пухова, не знаю и никакого касательства к этому не имею. Касумов».
Даже если бы он собственноручно написал, что убил рыбинспектора, признание, полученное после избиения, лишалось доказательной силы.
– А теперь? – спросил он, положив ручку на стол.
– Снимай моторы с лодки, – вскочил со стула Алиев. – Они тебе больше не понадобятся. Поедим – и поедем в Восточнокаспийск, в прокуратуру.
Так, по-видимому, они и работали тут до моего приезда.
– Вы свободны, – сказал я Касумову. – Орезов даст повестку – завтра приедете в водную прокуратуру.
Мазут на секунду окунул лицо в ушанку, убрал ее, взглянул на меня. Хаджинур сунул в руку ему повестку. Не прощаясь, ни на кого не глядя, браконьер прошел к дверям.
Через минуту мы услыхали гул спаренных моторов.
– Вот и обед приспел…
Едва Мазут уплыл, Миша Русаков и Керим вошли к нам, я понял, что они слышали наш разговор. Русаков принес с судна завернутые в скатерть буханки хлеба, две банки салаки пряного посола, лук и кулек карамели.
Он и Хаджинур Орезов нарезали хлеба, вспороли банки с консервами.
– Зря вы его отпустили, Игорь Николаевич, – сказал начальник рыбинспекции. – Они теперь договорятся, кому какие дать показания. Вы их не знаете! Нам теперь их вовек не разоблачить…
Мы сидели за длинным, плохо обструганным столом и грели руки о пиалки с мутным чаем.
– Что, Керим? – спросил Цаххан Алиев у старика. – Если бы ты прокурора не боялся, сейчас бы нашлась из заначки осетрина да икра малосольная…
Старик прокаженный что-то жевал, по-стариковски, задумчиво глядя куда-то в стену. У него была массивная даже для его крупной головы, тяжелая нижняя челюсть. Он, казалось, не присутствовал при разговоре.
– Нельзя было его отпускать… – повторил Алиев.
– Оставьте, – сказал я. – И больше ни слова об этом. Я прокурор, а не костолом…
– Вас вызывают в обком! Первый… – объявила мне Гезель, едва я появился в приемной.
Хаджинур и начальник рыбинспекции, сопровождавшие меня, продолжали в это время разговор, который я искусно направлял, – о женщине, которая могла быть у погибшего рыбинспектора.
– Хорошо, хорошо…
Мы прошли в кабинет. Необходимое для доклада, документы – все было уже подготовлено. Хаджинур и Цаххан Алиев продолжали лениво перепираться. Я взял папку.
– А я видела Пухова с женщиной… – Гезель открыла дверь, ей в приемной было слышно каждое произнесенное нами слово. – С месяц назад. Он разговаривал с Веркой Кулиевой…
– С Веркой?! – удивился Орезов.
– Женой Умара Кулиева. Я с ней училась. Мы и живем рядом.
– Верка Кулиева… – фыркнул начальник рыбинспекции. – Ну и удивила! Да просто она никому проходу не дает. Ни из рыбоохраны, ни из милиции… Думает, Умара спасет! Умар как взял ее в классе шестом, а то и в пятом – девчонкой, она так все и бегает за ним!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67