и снова и снова победа оставляла его – до грядущего решающего сражения. Страх и его приспешники – сомнение в себе и ненависть к себе – по-прежнему еще раздирали каждого человека изнутри. Хэл брал одну стену лишь для того, чтобы раз за разом оказываться перед другой; а его противник все еще оставался живым и неуязвимым… пока не стало казаться, что стенам не будет конца, и Хэл почувствовал, что его силы вот-вот иссякнут.
Он знал, что и другие до него принимали подобный вызов: и все они в итоге потерпели неудачу. Но подобно давно ушедшим, он говорил: «Мы продвинулись вот настолько. Мы выиграли вот столько. Теперь, наконец, мы должны быть готовы приблизиться к полю окончательного сражения и положить конец тому, что нас мучит».
Донал победил… и оказалось, что окончательное сражение еще впереди. Пол Формейн победил… и окончательное сражение, все еще ждало его. Хэл Мэйн спас всю ту часть человечества, которую следовало спасти, и она пока находилась в безопасности – до окончательного сражения; а окончательное сражение было все еще вдали за горизонтом, и до него еще было далеко. Должен существовать конец – как должно было существовать и начало. Впервые Хэл задавался вопросом, когда же началась та работа исторических сил, которая привела и его и человечество к нынешнему положению дел. Он впервые воспользовался Созидательной Вселенной, будучи Доналом – чтобы вернуться туда, где, как он думал, ему удастся найти те силы, которые и вызовут окончательное сражение. Он нашел их в двадцать первом веке, когда был Полом Формейном. Но ни тогда, ни теперь он и не помышлял о том, чтобы вернуться назад и найти самый исток событий, приведших к этой последней битве, в которой он будет сражаться в одиночку.
И теперь он мысленно попытался обнаружить ту самую начальную точку; а это привело его в то место и время, к той сцене, в которой он стал английским воином в латах – в самый худший момент его собственной, длившейся всю его жизнь битвы. Это был день победы Черного Принца – сражение при Пуатье. Зрелище, звуки и ощущения этого дня доходили до Хэла не только через этого рыцаря, который неосознанно явился его предшественником в этой битве, но также и через умирающего солдата другой стороны. Хэл был ими обоими и видел лицо каждого глазами другого.

* * *

…Сэр Джон Хоквуд сражался долго – весь день – и сражался хорошо, но ни одного человека его ранга и доблести не было рядом с ним, чтобы обратить внимание на его деяния. Он взял пленного, но этот пленный был малоземельным французским рыцарем; и выкуп за него не принес бы сэру Джону богатства – подобно тому, как выкупы сделали богатым сэра Роберта Нолза, а внимание Черного Принца принесло известность сэру Джону Чандосу. Сэр Джон утомился, а вино, выпитое пошлой ночью и рано утром перед сражением, больше не поддерживало его силы, и он чувствовал себя усталым и опустошенным. Он покинул поле битвы, которая почти закончилась, и бесцельно направил коня на небольшой холм, на другом склоне которого лежал сын дубильщика.
Сын дубильщика арбалетчик из Ломбардии умирал под ярким светом сентябрьского солнца. Вокруг стоял запах мятой травы и крови. Ему было немногим больше двадцати, высокий и худой, со смуглым лицом и прямыми черными волосами. Из его живота справа под ребрами торчала английская стрела, пронзившая его насквозь, и он полностью оборвал ее оперение, напрасно пытаясь выдернуть ее. Арбалетчик потерял много крови; но несмотря на это, по-прежнему лежал, опираясь на локоть, с таким выражением лица, что ни один из английских лучников или конников не подошел, чтобы перерезать ему горло. Кроме того, поблизости не было раненых французских рыцарей, которых имело смысл взять в плен; а сражение отдалилось от него.
Его глаза больше не смотрели на поле боя. Время от времени он слабым голосом кричал.
– Помогите! Помогите сыну дубильщика!
У него за спиной, в некотором отдалении, бородатые, измазанные кровью английские лучники и другие пешие солдаты поспешно искали среди мертвых и умирающих тех, кого можно взять в плен и получить за него выкуп. Урожай был невелик, потому что их более предприимчивые товарищи уже прошли здесь, перерезая раненым горла резким ударом ножа, если нельзя было рассчитывать на выкуп или раненый явно не выжил бы.
Арбалетчик продолжал кричать – от ужасной боли в ране, которая усиливалась из-за палящего солнца:
– На помощь! На помощь сыну дубильщика…
Он кричал долго, и никто не откликался на его зов, и голос его слабел и слабел. Наконец откуда-то донесся топот приближающихся копыт. Конь остановился. Послышался глухой звук, и рядом с раненым появились ноги человека, одетого в латы. Вскоре раздался голос; человек говорил на английском.
– А кто сын дубильщика?
Англичанин опустился на колени. Арбалетчик почувствовал, что его поддерживают под руки. Несмотря на безумную боль, он ощутил, что кто-то пришел ему на помощь. Он прекратил кричать и огромным усилием воли попытался сосредоточить взгляд на этом человеке.
Постепенно неясный силуэт превратился в худое лицо с угловатым подбородком, небритое, в кольчужном подшлемнике с темно-синей подкладкой. Джон Хоквуд имел глубоко посаженные ярко-синие глаза под прямыми каштановыми бровями и прямой нос. Кожа лица настолько загорела и была иссушена солнцем, что вокруг рта и уголках глаз появились крошечные преждевременные морщины. Изо рта исходил запах винного перегара.
– А кто сын дубильщика? – повторил англичанин, на этот раз на ломаном языке, обычном среди военных. Но арбалетчик теперь мог понять только диалект, на котором говорил в детстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122